Габриеле неестественно громко рассмеялась:
— Что ты называешь свободой? Так называемую общественную работу, пустую болтовню с трибун? Или копание в какой-нибудь никчемной книге, чтобы сварганить научную подделку о принципах педагогического воспитания, существующих чаще всего только на бумаге? Разве эта бессмыслица — не то же ярмо, только надетое иначе?..
— Ты пропащий человек, Габи, — опечалился Стропус. — Я иду навстречу, тяну к тебе руки, а ты убегаешь.
— От чего убегаю? От твоей свободы, что ли? — Она сжала руками спинку стула. — Он, видите ли, дал мне свободу! Ха-ха-ха! Ты лучше меня в кандалы закуй, но душу насыть. Струю свежего воздуха впусти в комнату, называемую нашей жизнью. Душа моя страждет, понимаешь, ты, творец женского счастья?
Андрюс Стропус не выдержал.
— Так, может, тебе ксендза привести? — уколол он, направившись в свой кабинет. — И впрямь от этого Юркусова хора у тебя разум помутился, — сказал и захлопнул дверь до утра.
«Снова хор. Каждый раз хором попрекает. Не понимает, что только там и чувствую себя человеком».
— Там, за широко распахнутыми дверьми Дома культуры улетучивается леденящая сердце скука, пропадают надоевший до чертиков класс, крикливые ученики со своими бесконечными проделками, набившие оскомину книги, в которые приходится изредка заглядывать, когда готовишься к урокам. Господи, какая неблагодарная профессия! Никогда она Габриеле не прельщала. В педагогический попала только потому, что провалилась на экзамене в университет — слишком большой конкурс был, а пединститут в то время спасал не одного неудачника. Теперь и в ее школе полно таких — не учатся, но с божьей милостью перебираются из класса в класс, ибо где-то в министерстве считают, что это лучший метод повышения успеваемости. Вот так и пекут они посредственности, полагаясь не столько на знания своих воспитанников, сколько на инструкции, согласно которым вся ответственность за отстающих ложится на бедные учительские плечи. Конечно, из ее класса выйдут и толковые люди, сейчас не скажешь, в чьем ранце — жезл маршала, а в чьем пусто, хотя, в сущности, тебе абсолютно все равно, в чью голову вдалбливаешь знания — в голову гения или тупицы, — ничего от этого не изменится, и останешься такой же несчастной, какой была, ибо счастье или несчастье не от других зависит, а как бы заложено в нас самих. Мы уже рождаемся такими — счастливыми или несчастливыми. Со своей средой, со своими будущими друзьями и знакомыми, со своим Андрюсом Стропусом. Благословенные или проклятые. Судьба… Лишь когда оказываешься в этом доме, где только музыка и песня, начинаешь верить, будто убежала от судьбы. Будто захлопнула двери в бесконечный, необозримый мир и вступила в крошечное царство сладостного забытья. В царство, где скалит ослепительно белые зубы черное пианино, где снуют такие же, как ты, люди, сбежавшие сюда от житейских невзгод, где пламенеет рыжая борода Саулюса Юркуса, подпрыгивающая в такт музыке. Как хорошо здесь… Удивительно хорошо! Здесь все настоящее, столь необходимое в жизни. И сама ты необходима. Каждому человеку, пришедшему сюда: Юркусу, Унте, слушателям, потому что без тебя в зрительном зале не прозвучит дуэт, не загремят аплодисменты. «Вы удивительно быстро освоили технику вокала, товарищ Стропене», — не может нарадоваться Юркус. «Это верно, с товарищ Стропене петь — одно удовольствие», — вторит восторженному Юркусу Унте. Публика восхищается: «Хорошо у них с Унте получается. Кто бы мог подумать, что председательша такая певунья!..»
Часто в субботний или воскресный полдень колхозный автобус, набитый хористами, петлял по районным проселкам. Песни, смех, остроты. Удивительный день очищения от скверны и забот! А вечером — концерт. В каком-нибудь отдаленном колхозе или соседнем райцентре. Со сцены зал кажется огромным и страшным, но когда перед тобой столько улыбающихся лиц, столько восхищенных глаз, когда слышишь такие аплодисменты — сердце твое оттаивает и ты как бы паришь на невидимых крыльях. И нет-нет да глупая мысль мелькнет: а что, если я сейчас в обморок грохнусь… Вот бы суматоха поднялась! Сотни людей: ах, ах, так прекрасно пела… Срывается концерт, у всех испорчено настроение. И все из-за меня! Из-за меня одной! Оказывается, и я что-то значу…