О несчастье, случившемся с братом, Унте узнал сразу же, но увидеть его не удалось, потому что, когда он помчался на мотоцикле в Епушотас, Даниелюса уже увезли в Вильнюс. Алюте всхлипывала у дверей, взывая ко всем святым, и нельзя было понять, кого ей больше жалко — «нашего дорогого секретаря» или «дорогушу, родненькую хозяйку», которая уехала на «скорой помощи», чтобы ухаживать за мужем и слезы лить.
На другой день Унте позвонил в Вильнюс. Не по своей воле, а по слезным просьбам домочадцев, потому что сам он не любил и не умел говорить по телефону. Дежурная сестра ответила, что больной пока что без сознания. Назавтра повторилось то же самое. Дела брата, видать, совсем плохи, мелькнуло у Унте… да, всякое может случиться… И вдруг его обжег стыд: как он может так спокойно думать о смерти близкого человека. Но ничего с собой поделать не мог: все эти дни он все равно больше думал о Юргите, чем о Даниелюсе.
Однажды дежурная сестра предложила ему поговорить с Юргитой, которая находилась рядом. Столько не виделись, и вдруг после такой беды — говори! Когда ты с человеком с глазу на глаз, то порой стоит бросить взгляд, кашлянуть, многозначительно помолчать, и тебя понимают, а когда по телефону говоришь, то чувствуешь, словно перед тобой железная стена… Услышав ее голос, Унте почти онемел. Наконец промямлил что-то. Как Юргита ни старалась, он все равно почувствовал в ее голосе приглушенные рыдания и положил трубку, даже не сказав «до свиданья». Только на полпути к дому пришел в себя и стал вспоминать, что она ему говорила. Как и обещала по телефону, Юргита через несколько дней вернулась в Епушотас, а потом приехала в Дягимай. Она осунулась, но держалась бодро, хотя старик Гиринис сразу же своим цепким взглядом заметил, что невестка притворяется, желая успокоить его. Унте слушал рассказы Юргиты, одобрительно кивал головой и ждал, когда же она, как тогда по телефону, предложит ему поехать в больницу к Даниелюсу.
Уехали они в субботу. Разнаряженный, надушенный дорогим одеколоном Люткус сидел за рулем, Юргита — рядом, а Унте с Юстиной устроились на заднем сиденье. И отец с Бируте хотели поехать, но Юргита отговорила старика: поездка, мол, может повредить его забарахлившему сердцу, а Бируте не решилась оставить дом и детей на попечение мужа, который, как и раньше, преданно служил зеленому змию. Решили, что отец и Бируте навестят Даниелюса в другой раз, а Унте присмотрит за Стиртами и за своим домом. Но пока они собирались, Даниелюс начал ходить, и старик Гиринис, успокоившись, решил подождать, пока сын совсем выздоровеет и вернется в Епушотас.
В другой раз Унте отправился в больницу к Даниелюсу и без Юстины, и без Бируте — та снова не могла вырваться из дому. Люткус всю дорогу корректно молчал, коротко и вежливо отвечая только на вопросы. Юргита погрузилась в свои мысли и почти не замечала устроившегося за спиной попутчика. Унте испуганно вздрагивал, краснел от ее голоса и притворялся спящим. Было удивительно хорошо молчать, смотреть на ее черноволосую головку, откинувшуюся на спинку сиденья, и чувствовать нежный аромат духов. Мимо, как во сне, проносились поля с разбросанными на них поселками, стадами, со снующими машинами, с блеклыми озимыми, которые, отяжелев от влаги, клонились к земле под пасмурным небом уходящего лета.
Даниелюс не мог найти себе места: пора начинать косовицу, а метеорологи ничего хорошего не сулят. Он ходил по палате, стуча костылями, волоча ногу в гипсе, и, когда посетители его успокаивали, тряс головой и грозил высшими карами тем, по чьей вине человек вынужден сменить живую работу на больничную койку.
Унте хотел сказать, что он полностью разделяет гнев брата — мало их всех повесить, надо бы прилюдно жилы вытянуть, чтобы другим неповадно было, — но стеснялся других посетителей, пришедших раньше его: товарищей Клигаса и Малдейкиса. Поэтому сидел съежившись в уголочке у окна и тихо слушал, вздрагивая всякий раз, когда в разговор вмешивалась Юргита.
Юргита. Ты поправляешься не по дням, а по часам…
Даниелюс. Да, я сейчас себя чувствую неплохо. Если бы не эта гипсовая колодка…
Товарищ Клигас. Радуйся, что так кончилось.
Малдейкис. Конечно, конечно. Когда суешь голову под топор, не удивляйся, если лоб рассекут.
Даниелюс. Человек до последней минуты не знает, как поступить в такой момент.
Товарищ Клигас. Знает, товарищ Даниелюс, хотя возможно, и не дает себе в том отчета. Наши поступки запрограммированы, все зависит от наших убеждений, темперамента, жизненного опыта… Если человек бежит, оставив товарища в несчастье, то не потому, что у него длинные ноги…