— В консерваторию бы его, — говорит Юргита.
— Да, дягимайский Норейка, — соглашается Стропус.
Даниелюс молчит, загадочно качает головой.
Юркус возвращается со сцены несолоно хлебавши. Врезал бы он Унте по первое число, но тот уже пробирается между столами к выходу.
У дверей стоит Юргита. Интересно, вышла подышать или для того, чтобы улыбнуться ему и пожать руку?
— Ты хорошо пел, Унте.
— Я? Да сначала я все спутал.
— Нет, нет, все очень хорошо получилось. Еще тебя надо с премией поздравить. Молодец!
— Ерунда! Не меня одного наградили.
— Скоро домой поедем. Может, вместе? Отец ждет…
Унте чувствует на себе пристальный, невеселый взгляд Юргиты и все понимает. Опустив глаза, ничего не видя, кроме ее черных лакированных туфелек и островочка пола вокруг них, Унте тихо говорит:
— Вы не бойтесь… Пока я не перебрал… Когда вы рядом, ничего дурного со мной не случится.
— Разве я тебе что-нибудь сказала?
И вдруг он вспоминает недавний сон… будто несет Юргиту на руках.
— Поеду… конечно, вместе поеду… Ведь отец один… И вообще… — растерянно шепчет он.
— Ваш Юркус музыкантов выстраивает. Сейчас выйдут танцоры.
— Выйдут… — не слыша своего голоса, повторяет Унте и смотрит на уходящую Юргиту.
Смотрит, забыв обо всем, пока она не исчезает в толпе. Как хорошо, что этой ночью он будет сидеть с ней в отцовском доме за одним столом. И утром за завтраком…
На плечо Унте опускается тяжелая рука. Сосед, не дождавшийся, когда Гиринис придет допивать бутылочку? Нет, Андрюс Стропус! Протягивает Унте правую руку (хотя сегодня уже и здоровались), кисло хвалит его песни и сетует, что нет Йонаса Гириниса: хотел, видишь ли, ветерана поблагодарить, пожелать ему доброго здоровья. Что ж, придется это сделать завтра или послезавтра, заехав к ним домой. Конечно, впечатление не то что на людях. Но когда такое внимание проявляет сам председатель, то это все-таки для человека уже кое-что…
Унте кивает головой, думая совсем о другом. Даже не замечает, как Стропус уходит.
Соседа с бутылкой и его дружков за углом не видно. Шут с ними! На «коней» посмотреть можно и не глотнув водки. Надо только зайти вон за ту белеющую неподалеку башню.
Унте идет, запрокинув голову к небу. Оно почти чистое, только кое-где дремлет облако. Звезды… На юго-западе в каких-нибудь двух вершках от земли розовеет серп месяца. Через неделю жди полнолуния. Но скоро, наверное, начнется слякоть, и нарадоваться на луну не успеешь. Ах, что за ночи нынче в ноябре!
Унте вдруг спохватывается, что не за башенку зашел, а за постамент Жгутасу-Жентулису, на который тот пока еще не взобрался. Извини, дружище, хоть тебя здесь и нет. Не сердись, утешайся тем, что будешь стоять в хорошем месте, коли черт ногу не подставит, и смотреть на новый Дом культуры, на котором Стропус чуть было крест не поставил. Наконец-то мы расшевелили этого производителя мяса — фундамент заложили. Спасибо за это и Даниелюсу — поддержал. Да, дружище, это будет не Дом, а настоящий храм, глаз не оторвешь. Так что ты уж не сердись, что я тут у тебя под носом…
Унте озирается и, прислушиваясь к музыке, доносящейся из зала, возвращается через площадь назад.
IX
Прикинув, что Унте и женщины, наверное, уже в зале, Йонас Гиринис принимается за сборы. Позавчера в бане был, так что исподнее менять нечего, а вот носки надобно новые надеть, шерстяные, ведь уже не лето, к тому же к ботинкам подходят, которые Даниелюс недавно в подарок привез. Брюки и пиджак старые сойдут, не на бал же собрался, раздеваться не придется. Нет, пиджак не наденет, лучше свитер, который Бируте связала («И когда она только, несчастная, успевает?»), а наверх куртку из искусственного меха, подарок Повиласа к юбилею… А вот шапку, отороченную мехом выдры, — по заказу Юстины. А карманные часы Юргита купила в Вильнюсе. Что ни надень или в карман ни сунь, как этот портсигар серебряный, — все ими, детьми, куплено, подарено, аж сердце щемит.
Йонас Гиринис уже оделся было, но заметил, что не брит, — три дня бритвой к бороде не прикасался, сам на себя не похож. Скинул часть верхней одежды и сел перед зеркалом. С Унтиной электрической было бы куда проще — ни намыливать, ни умываться, но старик никак не мог расстаться со старой бритвой, которая с молодости верно служила ему. Сточилась совсем, ею еще покойный отец скребся, но идет как по маслу. Сбрил кустики щетины, и усы вроде бы пышней, правда, и их чуть-чуть подстричь не мешает. Ну вот и порядок! Чуток укоротил — концы, может, и не такие острые, но зато вид молодецкий, безносая не узнает… К выбритому лицу, пожалуй, подошла бы крапчатая косыночка на шею, ее недавно Юргита привезла. Да неловко как-то, вещь-то женская, купи ее кто-нибудь другой, не Юргита, никогда бы не повязал, но все, что нравится невестке, все, что согрето ее ласковыми руками, дорого ему, поэтому и не отверг подарок, чтобы Юргиту не обидеть.