— Это я, Унте! — воскликнул он, сложив лодочкой ладони. — Свой! Дайте прикурить! И я ухожу к черту!
Тени за окном чего-то ждали. Унте еще раз побарабанил по стеклу. Сильней и сердитей, чем прежде. Головы отлетели друг от друга и скрылись. Вскоре где-то на другом конце дома скрипнули отворяемые двери. Унте закусил губу, отругал себя в мыслях («Сумасшедший! Таскаюсь по ночам, ломлюсь в чужие дома!») и потопал, доверяясь скрипу. Там, на пороге, словно застывшее изваянье, его поджидал одетый в черное человек, которого Унте ни за что бы в жизни не узнал, не заговори тот ласковым, чуть удивленным голосом:
— Унте! Вот это неожиданность! Заходи, гостем будешь! Чего топчешься на пороге, в самом деле? Неужто хочешь меня застудить?
— Я домой… Мне бы только прикурить, — бормотал Гиринис, кляня в мыслях последними словами непогоду и водку. — Шел мимо, вижу — свет в окне. А спичек как назло… Дай, ежели имеешь, и я отправлюсь своей дорогой.
— Говоришь, прикурить? Ладно, дам тебе прикурить, я еще никому не отказывала, — плутовски рассмеялась, и смех ее еще больше подчеркнул двусмысленность слов. — Но прежде всего милости просим в дом. В такую погоду хороший хозяин и собаку не выгонит.
Живиле взяла Унте за рукав, и он, сам не понимая почему, покорно проследовал за ней по узкой, как карман, прихожей внутрь.
Однажды он уже был у нее. Только один-единственный разок за минувшие полтора года, прошедшие с того дня, как Живиле перебралась на постоянное жительство в Дягимай. И тогда он тоже был пьян, ввалился, обругал хозяйку, надавал кому-то затрещин, получил сдачи и вышел. Та же железная койка, наспех накрытая смятым покрывалом, напротив — подержанная софа (зеленый плюш!), круглый столик, радиоприемник, аляповато и беспорядочно обклеенные журнальными вырезками, преимущественно цветными, серые стены. Пейзажи, портреты знаменитых спортсменов и кинозвезд. Убогие крохи, собранные со всего мира, начиная с голой русалки на палангском пляже и кончая светилом бразильского футбола, Пеле.
— У меня гость, — сказала Живиле, невинно улыбаясь своими пухлыми губами.
Но раньше, чем она объяснила, Унте увидел развалившегося на софе Альбертаса Гайлюса.
— Глянь-ка, Бертас, кого к нам вьюга замела, — обратилась Живиле к Гайлюсу, и снова ее губы тронула улыбка непорочной девы. — Садись, гость нежданный, поможешь справиться. — Она откуда-то вытащила почти полную бутылку водки и поставила на стол тарелки с остатками ветчины.
«Их объедки!..»
Унте прикурил и, жадно затянувшись дымом, сел. Но не рядом с Альбертасом, не на софу, куда рукой показала хозяйка, а придвинул к столу стул и примостился на нем. Хмуро насупив брови, он следил за Живиле, борясь с соблазном броситься к ней, содрать с нее пальто Альбертаса и убраться к чертовой бабушке, на прощанье одарив каждого из них оплеухой. Однако Живиле, словно разгадав его желание, вовремя сняла чужую одежду и предстала перед ним во всем блеске: стройная, фигуристая, в коротком, василькового цвета, платье, облегавшем ее и не доходившем до колен.
— Откуда путь держите, товарищ механизатор? — спросила Живиле и присела рядом с Альбертасом, но так, чтобы одним бедром касаться Унтиного бока.
— Из чертова царства прямо в пасть дракона, — пробормотал Унте, оттолкнув стул от софы. — А вы, позвольте полюбопытствовать, по какому такому поводу? Помолвку отмечаете, что ли?
Альбертас тряхнул головой, покраснел малость, хотел что-то сказать, но его опередила Живиле:
— Ты, Унте, брат крупного партийного товарища, а от буржуазных предрассудков не избавился. Люди отмечали помолвку в старину. А какое же благословение может быть в наше время? Понравились друг другу, решили, так сказать, барахлишко в одну кучу… раз-два — и свадьба. Не правда ли, Альбертас?
Альбертас, чуть заметно улыбаясь, кивнул квадратной головой с густыми, зачесанными наверх серыми волосами.
— Ты как по писаному, Живиле.
— Налей стаканы, Бертас.
Унте грубо вырвал бутылку из Альбертасовых рук, сам налил и залпом выпил все до дна. Вкрадчивая ласковость Живиле, сытое равнодушие Альбертаса бесили его.
— Бертас… — Унте криво усмехнулся. — Не по-нашему звучит, — добавил он с презрением. — Может, скажете, какая у вас, мистер, фамилия? По виду мы вроде бы с вами знакомы. Не тот ли вы самый, который на ровной дороге своему другу подножку подставил?
Хозяйка и ее хахаль переглянулись. Альбертас залился краской, разинул было рот, но Живиле снова вмешалась:
— Ты что-то путаешь, Унте. Мне кажется, дорога была не ровная, а ухабистая, а тот товарищ, которого ты имеешь в виду, хром на обе ноги.