— Таких браков, как ваш, несметное количество. Никто не застрахован от неудач и ошибок. И я этих людей не осуждаю, я им сочувствую.
— Стало быть, вы и меня… — Даниелюс поднял глаза и встретился с сочувственным взглядом Юргиты.
— Если я когда-нибудь выйду замуж, то при одном условии… — Она помолчала и добавила: — Мы оба должны любить друг друга. — И сжала кулачок, трепыхавшийся в руке Даниелюса, как плененная пташка. — Любовь, только любовь, и ничего другого — вот в чем залог счастья. Счастья одного, счастья двоих, счастья целого государства…
— Любовь… Конечно… Бывает так, что иногда молодые люди иллюзию любви принимают за настоящую любовь. — Даниелюс наклонился к Юргите. — Но я ее не любил… свою жену. И теперь должен всю жизнь расплачиваться. Равнодушие к собственной судьбе еще не освобождает от ответственности за будущее другого.
— Разве та женщина думала о вашей судьбе? По-моему, обе стороны должны чувствовать одинаковую ответственность, — заметила Юргита.
— Легче всего, конечно, во всем обвинять другую сторону. Зачем, мол, обнадежил ее? Зачем таким мягкотелым был и так далее и тому подобное… Как это ни парадоксально, но порой на собственной шкуре убеждаешься в простой истине: не делай добра, не увидишь и зла… Да, да, доброта порой порождает и зло. Прояви я твердость, может, моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Но куда там! Теперь же получается так: она соблазненная и обманутая, а ты подлец!.. Как сейчас помню: сидела в коридоре на чемоданах и рыдала навзрыд. Теперь, по прошествии стольких лет, оглядываешься назад и не веришь, что это было не с кем-нибудь, а с тобой. И эти слова, и эта женитьба, и эти слезы… Оглянешься на прошлое, и давай жалеть и кусать локти…
— Почему же вы друг друга не любили? — тихо прошептала Юргита, подняв бокал с шампанским.
— «Не любили» не то слово, — хмуро ответил Даниелюс.
— Страшно жить без любви… детей народить… Страшно!
— Да уж не позавидуешь. Хорошо еще, работа спасает. Работаешь как вол, стараешься для людей… И в этом — одно утешение.
— Утешение? — усомнилась Юргита, обращаясь не столько к нему, сколько к самой себе. — Работа — необходимость. Но для полноты жизни ее, согласитесь, маловато. Мне всегда казались неискренними те, кто уверял: «У меня любимая работа, я счастлив». Они либо врут, желая оправдать свою ограниченность, либо сами ничтожества…
Даниелюс обиженно глянул на Юргиту:
— Я не вру. Может, я кое-кому и кажусь ничтожеством, но работа для меня превыше всего. Работа и мечта. Вы только не смейтесь… Я даже стишки пописываю. Для своего удовольствия.
— Ну вот видите! Говорили только что — работа превыше всего, а без стихов жить не можете, — сверкнула глазами Юргита, словно услышала величайшую новость. — Секретарь райкома — и поэт… Редкое, прямо скажем, сочетание.
— Какой из меня поэт? Я же сказал: пописываю.
Слово за слово, и разговор зашел о литературе, о живописи, музыке и других искусствах. Весь вечер, соглашаясь и споря, они чувствовали какую-то незримую, но крепкую связь, основанную на взаимном доверии и искренности. Юргита, как всегда, была весела, словоохотлива, хотя изредка игривая улыбка угасала, взгляд застывал и в глубине черных глаз мелькала тень какой-то печали.
— Вы чем-то расстроены, Юргита?
Она вздрогнула при его словах, но быстро взяла себя в руки.
— С чего вы взяли?
— Мне так показалось. Простите… Вы привыкли действовать, а в санатории не развернешься. Процедуры, столовая, процедуры.
Юргита помолчала, улыбнулась печально и, словно прося прощения, взглядом объяснила: не могу же я все выложить вам, любезный…
— Видите ли, — сказала она после паузы, — сюда приезжают не только те, кто лечит телесные недуги… Ноябрь — самый жуткий месяц для меня. Голые деревья, жухлая трава. Ветер, дождь, слякоть… Солнце изредка выглянет из-за туч и тут же спрячется. Да если и выглянет, то скорбно, несмело. Месяц смерти. Удобное время для того, чтобы похоронить то, что умерло в нас или захирело при всей видимости жизни. Простите… Давайте лучше говорить о чем-нибудь другом.
III
На другой день Даниелюс уехал. Юргита стояла в скверике санатория и улыбалась. Весело, бойко: счастливого, мол, пути!
Но взгляд был печальный. Он всю дорогу сетовал на то, что, устыдившись водителя, не подошел к Юргите и не попрощался как следует, хотя простились они еще вчера, когда вернулись из ресторана. «Все-таки я большой трус, — ругал себя Даниелюс. — Только бы обо мне ничего не подумали… Странно, в жизни бывают такие минуты, когда самого себя не узнаешь».