Даниелюс был настолько возмущен тем, как обошлись со старухой, что даже не заметил Юргиты, сидевшей напротив двери.
Позже, когда Юргита вошла в кабинет и они разговорились, Даниелюс признался, что нет ничего хуже, чем очутиться в таком положении, когда ты чувствуешь себя бессильным помочь человеку.
— Из того, что я слышала в приемной, нельзя заключить, что вы попадаете в такое положение часто, — искренне усомнилась Юргита.
Даниелюс снисходительно улыбнулся:
— Приятно, когда газетчик так лестно думает о секретаре райкома.
— Вы кажетесь таким всесильным… вас все так любят и уважают. Если когда-нибудь вздумаете отсюда уехать, люди будут проливать слезы…
Гиринис растерялся и неловко улыбнулся. Он никак не мог взять в толк: говорит она это всерьез или в шутку, скорее всего, в шутку.
— Два дня назад ко мне один подвыпивший колхозник приходил — милиция его заграбастала за гонку сивухи… Ну, чем я мог ему помочь? Просто сказал: примите кару как должное, зарабатывайте на хлеб честно, не отравляйте людей. Он слушал, слушал и напоследок так глянул на меня, что я подумал, нет ли у него в кармане финки… Этот уж точно не будет слезы проливать, когда я уеду отсюда.
— Не будет и не надо, — заступилась за Даниелюса Юргита, косясь на его сильные руки, обхватившие подлокотники кресла. — Слезы таких типов никому чести не делают.
Даниелюс ответил не сразу, помолчал, как бы взвешивая какую-то важную мысль, опасаясь, видно, показаться смешным.
— Несчастные люди, — наконец произнес он. — Наказываем их, читаем им мораль… Ах, уж эта сила инерции, будь она неладна, каждое торжество отмечать звоном бокала. Уже нет почти ни одного воскресенья, которое не объявили бы чьим-то профессиональным праздником. Льется водочка рекой, потому что лимонадом или квасом гостя не попотчуешь — непривычно, нерадушно, хотя, честно признаться, такая идея все чаще приходит мне в голову.
— Идея хорошая, — согласилась Юргита. — Но я почти уверена, что она обречена на провал.
Лицо Даниелюса расплылось в улыбке.
— Возможно. Есть у нас такой колхоз, где во время коллективных посиделок на столе только безалкогольные напитки: всякие там соки, молочное шампанское. Но большинство уходит с этих посиделок пьяными. А все потому, что чуть ли не каждый приходит туда с бутылкой водки в кармане… Ставят под стол и угощают друг друга, пока не напиваются до положения риз. Но председатель упрямо держится своего и верит, что постепенно безградусное производство, налаженное его женщинами, возьмет верх. Это похоже на войну Дон Кихота с ветряными мельницами. Но я всей душой поддерживаю его. Лучше что-нибудь делать, чем сидеть сложа руки и взирать на зло.
Юргита не стала возражать. Она только бросила, что донкихотство — это прекрасное качество и что такие люди украшают мир.
— Миром надо править, — сказал Даниелюс. — Пусть украшают его женщины. Предложи мне судьба корону деспота или шутовской колпак, я, не сомневаясь, выбрал бы колпак. Об этом даже стишок написал.
— Почитайте!
— Да ну!.. Все это несерьезно… И потом боюсь, как бы репутации не повредило… как ни крути, а я секретарь райкома, — пытался превратить все в шутку Даниелюс, но Юргита настояла на своем, и он прочитал свои стихи.
Оба смачно рассмеялись.
— Вы и впрямь поэт, — сказала она, вытирая надушенным носовым платком глаза.
— И не простой, а универсальный, — подшучивал над собой Даниелюс. — Сатира и лирика с романтическим уклоном. Мои вирши, наверно, напоминают куплет одного начинающего барда:
Юргиту просто душил смех.
И Даниелюс, зардевшись от удовольствия, улыбался, как озорной мальчишка, выкинувший лихое коленце. Он поворачивал кресло то в одну сторону, то в другую, словно играя, затем резко встал и решительно зашагал по кабинету, горячо доказывая, что каждому человеку свойственны возвышенные чувства, но их частенько убивает быт. Юргита не сводила с него глаз, удивляясь тому, что такой сдержанный человек, как он, вдруг заговорил о поэзии, заговорил страстно, почти исповедально, и думала: «Вот она, вторая сторона медали. На миг оторвался человек от того, что он назвал бытом, и счастлив… Но вправду ли счастлив?»
Даниелюс вдруг застыл и спросил:
— О чем вы сейчас думаете?
— Счастливы ли вы? — Юргита поднялась, пунцовая от неловкости.
Даниелюс развел руками, словно желая обнять ее, но тотчас же спохватился.