Она долго стояла на пороге, не говоря ни слова, спиной к ходившей волнами завесе, что скрывала непроизносимые мерзости. Наконец она резко сказала:
— Почему вы позволяете себе стучать в дверь, как…
— Я инспектор полиции Конрой, — прервал ее инспектор.
Она ничего не ответила, и лишь презрительная улыбка тронула ее изогнутые губы.
— Мы хотели бы поговорить с вами, — сказал инспектор.
Внезапно она широко распахнула дверь.
— Входите, — сказала она.
Мы последовали за девушкой в гостиную ее небольшой квартиры, где она зажгла свет. Она не предложила нам сесть. Стоя или расхаживая перед нами, она все время преграждала путь к черному полотнищу, за которым восседала громадная жаба. Всем своим видом девушка выказывала недовольство нашим появлением и желание поскорее узнать цель нашего визита.
Гостиная, где мы находились, была просто и скудно обставлена самой заурядной мебелью, но все предметы обстановки были покрашены в черный цвет, а по дереву бежала, извиваясь, непонятная красная полоса. Кое-где, на предметах с достаточно широкими панелями, позволявшими разместить подобное украшение, красовалась козлиная голова, окруженная желтой каймой. Я насчитал три таких изображения — два на каждой из передних панелей фонографа в углу комнаты, и еще одно на полке откидного столика. Все они были исцарапаны, словно кто-то нарисовал их, нашел неудачными и попытался стереть. И все же, несмотря на царапины и потертости, они были ясно и отчетливо видны. На красной и черной краске, покрывавшей мебель, также заметны были потертости — казалось, мебель обрабатывали наждачной бумагой, готовя ее к покраске.
Инспектор Конрой, не теряя времени на осмотр комнаты, сразу перешел к делу.
— Зачем вы звонили мне прошлой ночью, мисс Кроуфорд? — осведомился он.
— Разве я вам звонила? — спросила она.
— Вы прекрасно знаете! — парировал Конрой, повысив голос. — Зачем вы это сделали?
Девушка пожала плечами.
— Я ничего не помню, — произнесла она; теперь она говорила медленно и печально.
— Проследить звонок было нетрудно, — сказал инспектор.
— Он был сделан из вашей квартиры, а живете вы одна. Зачем вы звонили?
— Не знаю, — ответила девушка. — Может быть, я и звонила. Не знаю.
— Кто убил судью Маллинса? — рявкнул вдруг Конрой.
Девушка отшатнулась; видно было, что вопрос застал ее врасплох.
— Я… я… я не знаю.
— Говорите! — приказал Конрой.
Девушка молчала. Мне почудилось, что она старалась взять себя в руки и что в душе у нее происходила какая-то борьба. «Она словно с кем-то сражается» — мелькнула у меня странная мысль.
— Нет! — вдруг воскликнула она, и ее мелодичный и чистый голос стал теперь хриплым, грубым и жестоким. Невообразимо, как такой голос мог исходить из женских уст! Конрой вздрогнул — уж не узнал ли он тот, второй голос, говоривший с ним по телефону?
Он внимательно посмотрел на нее и вдруг покраснел от злости.
— Мы можем заставить вас говорить! — крикнул он. — Вы находитесь под…
Девушка медленно покачала головой, точно пытаясь избавиться от тяжкой и непосильной ноши. Она бросилась вперед и схватила инспектора за руку; ее бездонный страдающий взор встретился с его глазами.
— Ах! — воскликнула она; на сей раз она говорила женским голосом. — Вы опоздали! Почему вы не пришли раньше?
— Что вы имеете в виду? — нахмурился Конрой.
Она поглядела на часы. Стрелки показывали половину двенадцатого. Она повернулась ко мне и в отчаянии вцепилась в отворот моего пальто.
— Доктор! — вскричала она. — Вы гипнотизер?
Я помедлил.
— Видите ли, — сказал я, — мои умения в гипнозе ограничены, но в благоприятных условиях…