Его милость оглянулся — лакеи уже покинули столовую.
— Вот именно, Хью. Наш дорогой граф.
Давенант открыл было рот, но так ничего и не сказал.
— Совершенно верно, — кивнул Эйвон.
— Но, Эйвон, — заговорил мистер Марлинг, — по словам Фанни, Сен-Виру и его жене посланы приглашения на бал. Зачем, скажи на милость?
— Мне кажется, у меня была на то причина, — задумчиво ответил герцог. — Несомненно, я рано или поздно вспомню, в чем она заключалась.
— Если этот тип заявится сюда, я не сдержусь! — объявил Руперт.
— Не думаю, что он явится, мой мальчик. Хью, если ты закончил, предлагаю уединиться в библиотеке. Это единственная комната, которую Фанни оставила нетронутой.
Ее светлость погрозила пальцем.
— Ничего, во время бала я ее тоже открою! Я собираюсь поставить туда карточные столы.
— Нет! — взвилась Леони. — Это наша комната, Монсеньор! Не пускайте ее туда! — Она взяла его милость под руку. Хью услышал торопливый шепот. — Монсеньор, только не эту комнату! Мы всегда сидели там с вами. Именно туда вы привели меня в тот первый вечер.
Эйвон повернул голову.
— Ты слышишь, Фанни?
— Как это утомительно! — Ее светлость испустила тяжкий вздох. — Почему это так важно для тебя, дитя мое?
— Мадам, я не могу вспомнить этого слова.
Руперт уже открыл дверь, собираясь удалиться.
— Фанни, я понял, что эта чертовка имеет в виду! Каприз!
— C'est cela![95] — Леони возбужденно подпрыгнула. — Какой ты умный сегодня, Руперт.
Дамы в этот день рано легли спать. Руперт потащил упирающегося мистера Марлинга к Вассо, а Эйвон и Давенант смогли без помех насладиться обществом друг друга в тиши библиотеки. Хью с улыбкой осмотрелся.
— Ей-богу, эта комната напоминает мне прежние времена, Джастин!
— Трехмесячной давности, если быть точным, — откликнулся его милость. — Дорогой мой, я становлюсь чем-то вроде патриарха.
— Ты так думаешь? — Давенант вздернул брови. — Позволь похвалить тебя, ты прекрасный воспитатель.
— Она отвечает твоим вкусам, дорогой Хью?
— Полностью! Париж будет очарован. Она так не похожа на других.
— Та еще проказница, — согласился его милость.
— Джастин, что нужно от нее Сен-Виру?
Его милость нахмурился.
— Я начинаю припоминать, дорогой мой, что любопытство — это одна из черт твоего характера, которую я всегда не одобрял.
— Я не забыл, о чем ты тогда говорил в этой самой комнате, Джастин! Для тебя Леони — по-прежнему орудие, с помощью которого ты собираешься раздавить Сен-Вира?
Его милость зевнул.
— Ты меня утомляешь, Хью. Знаешь, я всегда предпочитал играть в одиночку.
Поняв, что от герцога ничего не добьешься, Давенант оставил свои попытки. Вскоре вернулся мистер Марлинг и сообщил, что Руперта вряд ли стоит ждать раньше утра.
— Кто там был? — поинтересовался Хью.
— Народу тьма, но я мало кого знаю. Когда я уходил, Руперт играл в кости с Лавулером. — Марлинг взглянул на герцога. — Ваш брат неисправим, Эйвон. В один прекрасный день он поставит на кон свою душу.
— Надеюсь, что до этого не дойдет, — усмехнулся его милость. — Полагаю, Руперт проигрывает.
— Проигрывает, — подтвердил мистер Марлинг. — Это, конечно, не мое дело, Джастин, но думаю, вам следует охладить его страсть к игре.
— Согласен, — вмешался Давенант. — Мальчик ведет себя слишком неразумно.
Эйвон встал и направился к двери.
— Дорогие мои, я оставляю вас, можете морализировать хоть до утра.
Хью рассмеялся, мистер Марлинг же нахмурился.
— Воистину дьявол! — заметил Давенант.
— Похоже, его совсем не волнует благополучие Руперта, — буркнул мистер Марлинг. — Ему следовало бы сдерживать мальчишку.
— Дорогой Марлинг, стоит Эйвону поманить Руперта пальцем, и тот тут же примчится.
— Все хорошо, Хью, но что-то я не вижу, чтобы Эйвон собирался так поступить.
— Это еще ничего не значит, мой дорогой друг. — Давенант передвинул кресло поближе к огню. — А кроме того, наш Дьявол сильно изменился.
— Да, — мистер Марлинг задумчиво покачал головой. — Это все влияние Леони. Фанни мечтает о свадьбе.
— Все может быть, — Хью закинул ногу на ногу. — В глазах Эйвона, когда он смотрит на Леони, появляется странный блеск…
— Я не доверяю Эйвону.
— А я на этот раз, пожалуй, поверю. — Хью усмехнулся. — Когда я в последний раз видел Леони, тогда она была Леоном, то слышал только "да, Монсеньор" и "нет, Монсеньор". А теперь: "Монсеньор, вы должны сделать это" и "Монсеньор, вы должны сделать то". Девчонка вертит Джастином, как хочет, и, ей-богу, ему это нравится!
— Но, Хью, поведение герцога никак нельзя назвать влюбленностью! Ты же слышал, как он с ней разговаривает: распекает, насмехается, одергивает…
— Все так, но я отчетливо слышу в его голосе нежность! Конечно, поведение Джастина трудно назвать традиционным ухаживанием, но в воздухе определенно пахнет свадьбой.
— Она же на двадцать лет моложе!
— Думаешь, это имеет значение? Никогда не отдал бы Джастину в жены его ровесницу. А это дитя, которое он должен будет лелеять и защищать, отдал бы не раздумывая. И поверь мне, она будет за ним как за каменной стеной.
— Возможно. Не знаю. Она смотрит на него снизу вверх, Давенант! Она его боготворит!
— В этом я и вижу его спасение, — глубокомысленно ответил Давенант и мечтательно улыбнулся.
Глава XXV
Леони представляют высшему свету
Леди Фанни отступила на несколько шагов, дабы оценить творение своих рук.
— Никак не могу решить: повязать твои волосы лентой или — да, я так и сделаю! — ограничиться белой розой? — Она извлекла цветок из вазы. — На корсаж розу прикалывать совсем не обязательно, дорогая. Где та маленькая пряжка, которую тебе подарил Джастин?
Сидевшая перед зеркалом Леони протянула леди Фанни пряжку, украшенную жемчужинами и бриллиантами. Ее светлость закрепила цветок в волосах Леони, уложенных в некое подобие осадной башни. Завивщица трудилась над волосами несчастной Леони не один час, и ее труды увенчались успехом. Огненно-медные локоны были превращены в тугие кудряшки, отливавшие блеском, чему немало поспособствовала пудра самого лучшего сорта. Кудряшки были тщательно уложены, и лишь одному-единственному локону дозволено было остаться на воле. Он игриво спускался вдоль левой щеки, аккуратно прикрывая ушко.
— Лучше и быть не может! — объявила леди Фанни. — Голубушка, подай мне пуховку!
Камеристка Леони протянула ее светлости пуховку и встала рядом, держа наготове многочисленные горшочки.
— Думаю, румян надо совсем чуть-чуть, — бормотала ее светлость. — Они должны быть почти незаметны. Вот так! Теперь губная помада! Сиди спокойно, милочка, а то мне придется все переделывать. Отлично! Теперь пудру! — Пуховка порхала по лицу Леони. — Очень хорошо. Теперь мушки. Я думаю, две. Или три? Не вертись, дитя мое! Нет, все-таки две. — Леони облегченно перевела дух и позволила прикрепить две мушки: одну на щеке, другую на подбородке. Леди Фанни отстранилась. — Великолепно! Боже, ты только взгляни на часы! Нам надо поторопиться! Вставай, Леони. А ты, дорогуша, — она обернулась к служанке, — подай платье!
Леони поднялась. Кружева нижних юбок целиком покрывали кринолин. Девушка с опаской взглянула на леди Фанни, державшую наготове белое парчовое платье. Ее светлость умело накинула платье на голову Леони, не потревожив ни единого волоска, натянула на кринолин, тщательно расправила складки и велела камеристке зашнуровывать. Из-под кружевной юбки выглядывали белые атласные туфельки (еще один подарок Эйвона), каблучки которых были отделаны целой россыпью крошечных бриллиантов. Пряжки туфелек сияли. Леони выставила ножку и улыбнулась.
Тем временем леди Фанни накинула на плечи Леони кружевную пелерину. Ее светлость заботливо расправила оборки, затянула ленты и жемчужными булавками прикрепила к поясу еще две розы.