Спорить он снова не стал, но дочь забрал к себе решительно и бесповоротно. Операция прошла бескровно, потому что Лаврецкий обладал прекрасным даром убеждения. Оставив дочь жить с отцом (что Феодосий закрепил юридически, через суд, во избежание дальнейших сюрпризов), бывшая жена получала ежемесячное содержание, весьма щедрое, надо сказать. Кроме того, она становилась владелицей прекрасного небольшого домика на Мальдивах, где могла жить вместе с «тетей Надей», не страшась людского осуждения и зимних снегопадов.
Теще же была куплена квартира на испанском побережье и тоже выделен пенсион, не очень щедрый, но достаточный для того, чтобы вести скромную жизнь европейской пенсионерки, не путаясь под ногами у дочери с ее любовью и бывшего зятя с его делами.
В общем, как принято говорить, стороны разошлись к обоюдному удовлетворению. Осадочек, правда, остался, по крайней мере у Феодосия, который вот уже два года пребывал в состоянии некоторого легкого изумления, но обращать внимание на такие мелочи ему было некогда.
Знакомые на развод вообще никак не отреагировали, потому что всей правды не знали. Обычные же расставания семейных пар оказались действительно настолько привычным делом, что на них никто не обращал внимания.
Развелись? Хорошо. Живете в разных странах? Нормально. Ребенка воспитывает отец? Какая разница. Все оценивали ситуацию именно так, и Лаврецкого это вполне устраивало.
Наташка с матерью общалась по скайпу и от ее отсутствия особо не страдала, потому что безумно, до дрожи обожала отца. Растить дочь Феодосию помогала мама.
Жизнь вошла в привычную колею, «устаканилась», как говорила Наташка. И вот сейчас звонок бывшей жены, которая никогда-никогда ему не звонила, грозил перевернуть это хрупкое равновесие.
— Привет, — сказал Феодосий, проведя пальцем по экрану телефона. Не смотреть же, как он звонит, целую вечность.
— Привет. — Голос в трубке звучал вполне себе беззаботно, но Лаврецкого больше не вводили в заблуждение интонации его жены. — Слушай, я тут подумала… Ты не можешь увеличить мне ежемесячное содержание? Процентов на тридцать. Да, я думаю, так мне хватит.
— Могу. — Феодосий вздохнул, покосившись на Эверест бумаг, который не становился меньше. Интересно, он до вечера их разгребет?
— Здорово, — жена, то есть бывшая, конечно, заметно обрадовалась. — Тогда давай уже с этого месяца ты мне будешь переводить больше. Договорились?
— Нет, не договорились.
— Я понимаю, в этом месяце ты уже выплату сделал. Хорошо, тогда со следующего. Я согласна.
— Нина, — Феодосий снова вздохнул, — ты не поняла, я не собираюсь увеличивать тебе выплаты. Ни с этого месяца, ни со следующего, ни с какого.
— Но ты же только что сказал, что можешь, — оторопел голос в трубке.
— Могу. Только не хочу. И не считаю нужным.
— Лаврецкий, ты что, надо мной издеваешься?
— Ни в малейшей мере. Нина, два года назад мы с тобой все обговорили и закрепили наши договоренности в суде и у целого сонма адвокатов. Я купил тебе дом, твоей мамаше квартиру, выплачиваю вам обеим ежемесячные алименты, а вы в качестве ответной любезности навсегда оставляете в покое меня и Наташку. Два года тебя все устраивало. Что-то изменилось?
— Да, изменилось. — В голосе жены послышались панические нотки. Бывшей жены, разумеется. — Я скучаю по ребенку. Неужели ты настолько бесчувственный, что не в состоянии этого понять?
— Нина, ты только меня за идиота не держи, ладно? — ласково попросил Феодосий. — Как твоя тоска по ребенку зависит от уровня твоего материального благосостояния? Или лишние деньги компенсируют твои нравственные страдания?
— В общем, Лаврецкий, или ты платишь мне больше, либо я забираю ребенка, — устало сказала Нина. — Выбор у тебя невелик, если ты еще не понял.
— Нина, это ты не поняла. Повторю еще раз — наши с тобой договоренности я внес в стопятьсот юридических документов. Поэтому Наташку ты не заберешь. Ни сегодня, ни завтра, никогда, и не надо меня шантажировать, ладно? У меня крепкая нервная система, если ты помнишь.
— Скотина. — Жена нажала на отбой, и в ухо Феодосию забили звонкие, отчего-то очень противные гудки.
Он пожал плечами, отбросил телефон и тут же забыл про звонок, и про Нину тоже забыл, потому что все, связанное с ней, давно отболело и зажило. Он считал, что насовсем.
Рабочий день, плавно перетекая в рабочий же вечер, шел своим чередом. Заботы были привычными и приятными, потому что свое детище Лаврецкий любил, сотрудников ценил, их достижениями гордился. Жизнь была прекрасной, безоблачной и счастливой или, по крайней мере, казалась таковой.