— Я так и знала. Такие красотки, как ты, никогда не остаются незамеченными, не так ли?
В ее словах есть безошибочный намек на ничтожность, и я без сомнения понимаю, что интервью быстро пойдет под откос.
Возможно, мне следовало бы понять это раньше, учитывая, что она до сих пор не задала мне ни единого вопроса о кампании Каина на пост мэра. Иными словами, о том, ради чего мы вообще затеяли это интервью.
Я оглядываюсь по сторонам, но ее следующий вопрос заставляет меня снова обратить на нее внимание.
— Только между нами, девочками, странно ли иметь отца, который всего на несколько лет старше тебя? — она обмахивается газетой, которую держит в руке. — Господь свидетель, я бы не смогла жить под одной крышей с самым привлекательным холостяком Блэк Хэллоуза и не спать в его постели каждую ночь, — ее взгляд становится расчетливым. — Но, по слухам, романы с мужчинами постарше для тебя не в новинку.
Я вздрагиваю от этого намека. Типичная ошибка новичка.
— Он мой отчим, — набравшись решимости, я расправляю плечи, — и он самый желанный холостяк Блэк Хэллоуза только потому, что моя мать умерла, бессердечная сука.
Она начинает говорить, но я встаю: — Интервью окончено.
— Что здесь происходит? — из другой комнаты раздается глубокий голос, похожий на растопленный шоколад на гравии.
Когда он входит, я встречаюсь с его темными глазами и отказываюсь двигаться, боясь, что мои ноги превратятся в желе, а репортер этого точно не упустит. Слишком поздно... мой самоконтроль ослабевает. Сегодня Каин надел зеленый галстук, подчеркивающий маленькие золотистые вкрапления в его глазах. Милый младенец Иисус. Я в полной заднице.
Перекинув длинные светлые волосы через плечо, я пожимаю плечами и направляюсь к выходу.
— Ничего.
Прикосновение к моему локтю заставляет меня остановиться, и в тот же момент я выпаливаю всю правду: — Эта дура из «Независимой Хроники» пришла сюда, чтобы напомнить мне, что смерть моей матери сделала тебя самым завидным холостяком Блэк Хэллоуза. И поскольку город до сих пор не нашел новую шлюху, на которую можно было бы показывать пальцем, я должна раздвинуть для тебя ноги.
Как хороший политик, который вот-вот столкнется со скандалом, Каин отпускает меня и обращает свой взор на репортершу, выглядящую возмущенной.
— Это абсурд. Она дочь моей покойной жены.
Мое сердце, избитое и израненное, замирает в груди, и я смотрю на репортершу: — Можешь идти в задницу, — затем мой взгляд вновь возвращается к нему, — и ты тоже.
Слабая дрожь восторга пробегает по мне, когда я вижу его раздражение, кипящее под фасадом. Хорошо.
Может, теперь он поймет, что я чувствовала после того случая.
Того, который закончился тем, что он отшвырнул меня, словно я была не более чем грязной тряпкой, а затем вернулся и использовал меня, когда ему было удобно.
Как и все остальные в моей жизни.
Его подбородок подрагивает: — Где Дэвид? Я думал, мы все договорились, что он будет наблюдать за тобой во время интервью.
— Забавно, — я указываю пальцем сначала на себя, затем на него, — мы ни о чем не договаривались. Ты сказал мне, что у меня хотят взять интервью на этой неделе, и попросил не говорить ни с кем без присутствия Дэвида.
— Иден, — выдавливает он, и я проклинаю себя за то, что задаюсь вопросом, будет ли он так же произносить мое имя, если мы закончим то, что начали той ночью. — Где он?
Я широко улыбаюсь: — Я отправила его перекусить, — моя улыбка сходит на нет. — Знаешь, я ведь не гребаный ребенок, которому нужна нянька.
С этими словами я поднимаюсь наверх, в свою спальню.
— Из какой ты газеты, говоришь? Этим же вечером соберешь свои вещи, — бросает Каин. Даже на таком расстоянии его голос воспламеняет все мои нервные окончания. Пока я не слышу следующие слова из его уст: — Ради всего святого, тело моей жены еще даже не остыло. Что за человек приходит в чужой дом и говорит такое дерьмо ребенку, который все еще оплакивает свою мать.
Закрывая за собой дверь, я борюсь с желанием рассмеяться. Моя мать умерла уже больше года назад, и, видит Бог, я ни секунды не скорбела о женщине, которая относилась ко мне не как к дочери, а как к величайшей ошибке своей жизни.
Каин тоже не скорбел.
Несмотря на то, что он в пух и в прах разнес репортершу, любой здравомыслящий человек знает, что их брак был большой дымящейся кучей дерьма.
Когда они поженились, ему было двадцать пять, а ей — тридцать девять, так что я, которой на тот момент было всего четырнадцать, была ближе к его возрасту, чем моя мать.