Стоит ли говорить, что моя жизнь быстро превратилась в ад. Надо мной издевались сверстники и словесно оскорбляли взрослые, которые должны были меня защищать.
Моя мать — уже известный адвокат — поначалу играла на опережение, утверждая, что ее маленькой дочерью воспользовались. Хотя я много раз пыталась убедить ее, что между нами ничего не было и это всего лишь мои глупые фантазии.
Однако все стало только хуже, я совершила ошибку, встретившись с мистером Делэйни ночью, чтобы извиниться за все те неприятности, которые я ему причинила. Но появилась его жена, и, мягко сказано, дерьмо попало на вентилятор.
После этого моя жизнь превратилась в один сплошной пиздец, но на протяжении всего этого скандала я пыталась доказать невиновность, и свою, и мистера Делэйни. Хотя мне не стоило этого делать, потому что мистер Делэйни — как и все остальные мужчины в моей жизни — отвернулся от меня. В итоге он рассказывал всем, кто его слушал, что я психически больная, одержимая и шантажирующая его, потому что злилась, что он отверг мои ухаживания.
Поскольку из-за писем я действительно не могла оспорить свою увлеченность им, город отвел душу, играя в судей, присяжных и палачей. Особенно после того, как выяснилось, что мистер Делэйни был связан с каким-то важным политиком, которым все восхищались.
Моей матери ничего не оставалось, как спасать лицо и карьеру, она заявила, что у ее дочери-подростка серьезные психологические проблемы, и что она решила поступить правильно и отправить меня подальше, чтобы я могла получить надлежащее лечение.
С тех пор я застряла в этом доме. В плену слухов, неправильного выбора, эгоистичной матери и моего своеобразного разума.
Лишь недавно я снова начала общаться с людьми за пределами дома, отчасти благодаря помощи Каина и моего психотерапевта Дэвида.
В большинстве дней я все еще не могу выйти на улицу — даже до почтового ящика, — потому что мои тревога и страх не позволяют. Но, по крайней мере, я наконец-то могу вести беседы с теми, кто приходит сюда.
Ирония судьбы. Большинство девушек моего возраста не могут дождаться свободы, чтобы исследовать вселенную на собственных условиях. А я хочу лишь одного — навсегда остаться в этих четырех стенах... потому что не понаслышке знаю, каким жестоким может быть внешний мир.
— О, это верно, — размышляет Каин, возвращая меня в реальность. — Ты не очень-то любишь общаться с людьми. Правда, принцесса?
— Бурная ночь? — бросаю ему в ответ, потому что ненавижу, когда он намеренно провоцирует меня. Уверена, что и ему это не слишком нравится.
И все же мы исполняли этот танец столько раз, что я уже сбилась со счета. Может быть, мы втайне обижаемся друг на друга, потому что в глубине души оба хотим того, чего никогда не сможем получить. Может быть, эти насмешки и подколы, которые мы бросаем друг другу, — наш больной способ держать в узде свои настоящие чувства, поскольку знаем, что никогда не сможем их раскрыть.
А может быть... я просто выдаю желаемое за действительное и фантазирую, как это было с мистером Делэйни годы назад, и Каин не может дождаться моего следующего дня рождения, чтобы избавиться от меня навсегда.
Видит Бог, его поведение в последнее время заставляет думать именно так. А это значит, что мне нужно вести себя как можно лучше, потому что я уверена, что умру, если он меня выгонит. Не только потому, что я буду разбита горем, но и потому, что у меня нет ничего, чтобы выжить самой. Я едва могу пройти по подъездной дорожке, не вспотев и не испытав приступа паники.
Стянув галстук с шеи, он издает протяжный вздох: — Можно и так сказать.
Я сижу прямо, пока он идет к дивану, следя за каждым его движением.
— Хочешь поговорить об этом?
Он издает мрачный насмешливый звук: — Я в порядке.
Заправив прядь волос за ухо, я оглядываюсь по сторонам, не зная, что сделать или сказать.
— Я заставляю тебя волноваться? — насмешка в его голосе сменяется искренним беспокойством. — Хочешь, чтобы я ушел?
— Да и нет.
Он приподнимает бровь, и его лицо озаряется весельем: — Это действительно проясняет ситуацию.
Я смеюсь, и мое тело немного расслабляется.
— Да, ты заставляешь меня волноваться, — он поворачивается, чтобы уйти, и я быстро добавляю: — Но я не хочу, чтобы ты уходил, — я указываю на журнальный столик, — попкорн подгорел, газировка теплая, но все еще съедобно.
Он по-мальчишески ухмыляется, присаживаясь на пуфик, на котором лежат мои ноги. Странно, что он выбрал место ближе ко мне, ведь обычно он делает все наоборот. Еще дюйм или около того, и мы действительно соприкоснемся.