Я не бросаюсь такими словами. Я собираюсь вытрясти все дерьмо из его отца, точно так, как он поступал с Каином все эти годы.
Я собираюсь вылезти в окно, потому что это самый быстрый выход, но Каин хватает меня за руку.
— Нет.
— Да, — это уже не вопрос если. Это вопрос, как быстро я смогу туда добраться.
Он начинает открывать рот... и тут, к моему полному гребаному ужасу, его глаза стекленеют, и он начинает дрожать.
— Меня внесли в список ожидания, — он смотрит на меня как ребенок, который только что увидел, как Санта убивает щенка, о котором он мечтал, — они внесли меня в список ожидания, — он тычет себя в грудь, — меня.
Иисус. Я плохо разбираюсь в подобном дерьме. Вообще. Может, из-за того, что у меня нет опыта в утешении других. Дело в том, что я не настолько переживаю о людях, чтобы заботиться об их дерьме. Но с Каином все иначе. Потому что мне не все равно. Больше, чем просто не все равно... он... я не уверен. Мой невроз? Моя навязчивая идея? Моя одержимость? Возможно, все вместе.
Единственное, что я знаю, это то, что в последнее время девяносто девять процентов моих мыслей заняты именно им.
— Мне жаль, чувак, — это не ложь. Я знаю, что поступление в Гарвард было важным для него, — но попасть в список ожидания — это ведь не конец света, верно? Они же не отказали тебе.
— Попасть в список ожидания — это конец света. Ты знаешь, сколько заявлений от абитуриентов они получают каждый семестр? Тонны. Это их способ дрочить мне так сильно, чтобы воспламенить меня, но так и не позволить мне кончить.
— Интересная аналогия...
— Это, блядь, не шутка, хуесос, — он начинает расхаживать по комнате, — это моя чертова жизнь.
— Мне жаль, — я не знаю, что еще ответить. Не уверен, что можно добавить что-то еще, — это отстой.
Кивнув, он снова отворачивается к окну.
— С таким же успехом я мог бы вышибить себе мозги и покончить с этим прямо сейчас.
Я действую на автомате, хватаю его за плечо гораздо сильнее, чем раньше.
— Не говори ерунды...
— Черт, — он хватается за подоконник, его тело сотрясает дрожь, — не прикасайся ко мне.
Гарвард меня волнует меньше всего. Игнорируя его просьбу, я тянусь к подолу его толстовки.
Она застревает на середине его спины, и я понимаю, что это из-за запекшейся крови, прилипшей к материалу.
Если раньше моя реакция была инстинктивной, то теперь, когда я вижу следы от ремня, она не сравнится с той бурей, что бушует внутри меня.
Судя по ссадинам, этот ублюдок не использовал петлю. Только пряжку.
Несусь в ванную и беру несколько прохладных полотенец. Затем медленно снимаю с него толстовку. Каждый обнажающийся сантиметр — словно удар по лицу.
— Первая взбучка, которую, как мне кажется, я заслужил, — говорит Каин, и его голос срывается: — Что мне делать, Дэмиен?
Прежде чем я успеваю ответить, он хватает меня за рубашку, ткань пропитывается его слезами. И так мы стоим почти пять минут. Пока он не кладет мою руку на свой полутвердый член.
— Ты нужен мне...
Слова слетают с моих губ прежде, чем он успевает закончить предложение: — Ложись на кровать. Лицом вниз.
Я не умею утешать людей... но это? Взять под контроль того, кто чувствует себя не в своей тарелке, и размыть границы между болью и удовольствием? Это то, что я могу сделать.
— Он был так зол, — говорит Каин, когда я располагаюсь позади него и начинаю снимать с него штаны и боксеры, — злее я его в жизни не видел, — он закрывает глаза, — а потом мой брат... он просто рассмеялся и назвал меня неудачником, — он кривит лицо, — он не ошибся. Какой мужчина позволит своему отцу избивать его, в то время как его брат стоит рядом и смеется?
Я прижимаюсь губами к ране на его копчике: — Мужчина, который думает, что заслуживает наказания, потому что его приучили к ним, и он еще не знает ничего лучшего.
Он слегка отрывает щеку от подушки, чтобы посмотреть на меня: — Ты любишь меня?
Странный, блядь, вопрос.
— Я не уверен, — схватив полотенце, которое оставил на тумбочке, я прикладываю его к ране, которая все еще кровоточит. — Если честно, я не уверен, что умею любить. Не думаю, что я на это способен.
Он кивает: — Значит, нас двое, — он вздыхает, — обещай, что трахнешь миссис Миллер за меня в последний раз, прежде чем я уйду.
— Ты никуда не уйдешь, придурок.
— Нет смысла жить, если я не могу сделать это так, как должен был.
Дело не столько в его словах, сколько в выражении лица. Как будто он действительно верит, что нет иного выхода, кроме смерти.