— Надеюсь, поцелуем меня будил не ты, прекрасный принц? — слабо улыбается Генрих, пытаясь разобраться с воспоминаниями дальше, припоминая все, что может вспомнить. Мучительный жар святых орудий. Измученный хрип Реджинальда Фокса.
— Я не представляю, сколько в меня нужно влить спиртного, чтобы я на этот подвиг созрел, — Миллер ухмыляется. Нет, не так. Джон ухмыляется. Нужно закопать уже в землю все имеющиеся в арсенале орудия войны, включая пресловутую кочергу.
— Все получилось? — спрашивает Генрих. Не хотелось бы узнать, что вот это его состояние, когда больно совершить всякое лишнее движение является результатом проигранного сражения.
— Что получилось? — переспрашивает Джон с несколько растерянным видом.
— Фокса поймали?
— А, это! — Джон кивает. — Да, прости, так сразу и не понял, о чем ты. Да, поймали. Распяли.
Сразу не понял? Так. Очень интересно. Опять же интересно, почему здесь Генрих видит Джона, а не Агату. Не то чтобы она должна была дежурить здесь сутками, но наверное, все же её-то встретить здесь было наиболее вероятно? Если, конечно, Генрих не ошибался, считая, что он ей дорог.
— И сколько времени заняло мое восстановление?
— Семь лет.
— Что?
Серафим разводит руками. Генрих опустошенно смотрит в потолок, пытаясь найти на нем хоть что-то интересное. Семь лет. Сколько всего могло произойти за это время.
— Что с Агатой? — обессиленно спрашивает он. Джон некоторое время молчит, затем тихо вздыхает.
— Она ушла, Генри.
— Куда ушла? — спрашивают губы, потому что разум это принимать как факт не готов.
— В перерождение ушла, — спокойно поясняет Джон, безжалостно четвертуя надежды Генриха.
— Почему? — не нужный вопрос. Риторический. Ушла и ушла. Ни к чему знать почему. Но хочется же. Вдруг он знает.
— Ну… — отрывисто говорит Джон, — если уж честно… Из-за тебя, конечно. Не вынесла ожидания. Даже я не смог её утешить. Хотя я старался, Генри, очень старался.
Миллер! Его спасает сейчас исключительно то, что рвануться через боль и придушить этого неуемного «утешителя» не получается. Получается только считать перед глазами звезды, заполнившие мир после одного только резкого рывка. Хорошо хоть с кровати не свалился.
Так. Стоп.
Запах.
Где запах святоши?
Он за свои чертовы триста лет не привык держать запах под контролем ежеминутно, а тут вдруг за семь лет научился? Генрих точно помнит — как только он пришел в себя, запах был. Нейтрализовал его Миллер только что.
Генрих переворачивается набок снова, смотрит на Джона в упор.
— Я не знаю, можно ли проломить твой череп подушкой, — медленно наполняя тон угрозой, говорит демон, — и мне очень хочется эту идею проверить. Но ты же меня разводишь, не так ли, преподобный?
Непроницаемая мина держится на лице Джона целую долгую минуту, а затем его рот все-таки расплывается в ехидной улыбке.
— Ты поверил! — насмешливо замечает он.
— Ты настойчиво хочешь, чтобы меня вернули на поле, — ворчливо отзывается Генрих, — даже своей головы ради этого не жалко, да?
— Ну вообще, ты не прав, — чуть более серьезно отвечает Джон, барабаня по колену пальцами, — с некоторых пор ты — просто мой дипломный проект на пути к искуплению.
— Я — свой собственный проект, — недовольно морщится Генрих, — ну может, слегка общественный, но уж точно не лично твой.
— Куда уж нам, — ехидно хмыкает Джон.
— Так сколько я валялся? — переспрашивает демон, уже усомнившись в семи годах спячки. Кажется, Миллер свой коварный план от нечего делать на скучных дежурствах продумывал.
— Пятнадцать дней, — педантично и на этот раз, кажется, честно, произносит Джон.
— Ну хоть какие-то хорошие новости.
— А какие новости у тебя плохие? — Джон с искренним интересом поднимает брови. — Ты ж на редкость живучая тварь, это разве плохо.
— На меня, кажется, луна целиком упала, — шпильку про «тварь» Генрих пропускает мимо ушей, тем более, что это не оскорбление, а физическая характеристика его демонической сущности, — и не только упала, но и покаталась. Да еще и тебя лицезреть приходится, преподобный.
— Нет, если ты хочешь, я могу вызвать Анджелу, — вкрадчиво предлагает Джон, — я ведь с ней сегодня сменами поменялся.
— Зачем поменялся? — Генрих удивленно уставляется в глаза Миллеру, и тот закатывает глаза. Ну что поделать, Генрих сам понять сей жест доброй воли никак не может.
— Естественно, из-за великой любви, — вздыхает Джон, — Хартман, ну Рози же! Попросила! Анджела бы её не вызвала по твоему пробуждению.