Выбрать главу

— Ты болен.

— Да! И мне не стыдно в этом признаться, ведь я — дитя старого больного мира. Разве больной родитель может дать здоровое потомство? Но я осознаю свою болезнь и болезнь своего родителя, а это первый шаг на пути к переменам. Это будет трудный путь, полный боли, страха, сомнений, борьбы, крови, хаоса и лишений, но в конце этого пути нас ждет новый, здоровый мир, в котором не найдется места для старых, изживших себя порядков. Мир, принадлежащий нашим благодарным потомкам, которые никогда не забудут наши имена. Конечно, их мир тоже однажды состарится, но я искренне надеюсь, что те, кто будет после нас, используют отведенное им время с умом, и их не поразят наши болезни.

— Нет, клянусь Альджаром… Ты безумен!

— Что ж, возможно, это так. Возможно, желание изменить изжившие себя старые порядки и послужить на благо человечества и есть безумие. Но как тогда назвать желание остаться в стороне и не менять ничего, если у тебя есть возможность что-то изменить? Скажи, сын мой, ты задумывался, что останется после тебя? Представь: твои потомки собираются вместе и вспоминают своего предка, который был простым бакалейщиком, продавал соль, перец, гвоздику, шалфей и розмарин. И вот однажды к нему пришел больной безумец и предложил что-то изменить, совершить нечто великое, навсегда отпечатав имя в умах и сердцах людей. А он отказался от предложенной возможности. И теперь мы, его потомки, тоже простые бакалейщики.

— И что же в этом плохого? Мне нравится быть бакалейщиком.

— Разве? Значит, это первый раз за мою долгую жизнь, когда я ошибся в человеке.

* * *

— Сегодняшнее заседание членов нашей партии предлагаю начать с хороших новостей. Я несказанно рад сообщить, что к делу борьбы с тиранией старого режима, произволом власти и вседозволенностью коронованных тиранов присоединяются новые борцы за свободу и равенство. Поприветствуем наших новых товарищей и соратников — Карима ар Курзана шайех-Малика…

* * *

Карим захрипел, захаркал, пуская сопли и вязкую слюну. Его трясло, ноги дергались, как у марионетки, которой управлял пораженный дрожательным параличом кукловод. Шея согнулась под немыслимым углом. Из раскрытого рта летели хлопья пены. Эндерн, чтобы хоть как-то удержать его в относительно спокойном положении, висел на нем, душил предплечьем и матерился еще больше.

* * *

— Ар Залам мертв!

— Что? Как это случилось?

— Не знаю! Его нашли на улице. Говорят, Исби-Лин настиг и его! О, Альджар-Рахим! Зюдвинд, Ашграу, теперь еще и ар Залам… Я… Мне нужно срочно плыть в Ла-Арди. Нужно сообщить Артуру ван Гееру, пока не поздно. А ты… тебе придется остаться, брат. Сожги все письма и документы, как советовал Уго, если с ним что-то случится. Не должно остаться ничего, вообще ничего, понимаешь?

— Лучше, чем представляешь себе, Саид.

— И еще. Может статься так, что к тебе придут люди, иностранцы. Будут задавать вопросы об Уго, о наших друзьях, о деньгах. Ты ничего не знаешь. Ничего им не говори, гони их прочь. Они ничего не смогут тебе сделать. Но если они придут снова, сразу обращайся к Сарину ар Джаббалу. Он с ними разберется.

— Брат, неужели ты до сих пор сомневаешься, что меня не разговорит даже сам Асва-Адун?

* * *

Пытаемый издал последний хрип, содрогнулся и расслабился. Гаспар согнулся, закачался. Жозефина, молча наблюдавшая из темноты, остервенело рванула цепочку и порвала ее, кулон-рыбка упал на глинобитный пол. Чародейка подскочила к Гаспару с той быстротой, что сложилось впечатление, будто она телепортировалась. Подхватила заваливающегося тьердемондца сзади под мышки, попыталась удержать, однако у нее задрожали колени подгибающихся ног. Эндерн бесцеремонно толкнул и опрокинул стул с пленником, в один прыжок подскочил к Гаспару и вместе с Жозефиной плавно уложил его на бок. Какое-то время тот лежал неподвижно… Жозефина привыкла к этому, знала, что произойдет дальше, но не переставала дрожать от страха и опасаться худшего. Она бухнулась рядом с Гаспаром на колени, привычно нащупала едва бьющуюся на шее жилу, достала из манжеты рукава платок и утерла сочащуюся из его носа кровь.

Вдруг Гаспар распахнул закрытые глаза, очумело завертел головой, размахивая руками, и подскочил с диким воплем. Жозефина успела откинуться назад, Эндерн, севший рядом, — нет, и получил по уху. Впрочем, он тоже привык, потому накинулся на менталиста, обхватывая вместе с руками, и завалил обратно на пол. Ярвис был тяжелее и сильнее, но сейчас это превосходство не играло никакой роли.

Гаспар издал нечленораздельный вопль, в ужасе выпучивая обезумевшие глаза и извиваясь под Эндерном. Он заигрался, провел в чужом сознании больше времени, чем мог себе позволить, и теперь его собственный рассудок метался в припадке, не различая, где свое, а где чужое. Слишком много чужих воспоминаний, грозящих смешаться с собственными. Такое уже было однажды. Жозефина хорошо это помнила и помнила рекомендации, если это повторится. Поэтому без раздумий со всей силы влепила Гаспару звонкую пощечину с мстительным удовольствием, но тонко запищала и затрясла отбитой ладонью. Однако это подействовало. Гаспар прикусил язык и обмяк. Эндерн, немного подождав, отпустил тьердемондца, встал, ворча под нос изощренные проклятья и потирая покрасневшее ухо.

На минуту в подвале воцарилась долгожданная тишина. Слышалось только возбужденное дыхание Жозефины и неразборчивое бормотание Эндерна. Затем менталист наконец-то пошевелился, разлепил глаза, растерянно осмотрелся. Его взгляд быстро приобретал осмысленность. Тьердемондец сфокусировался на лице Жозефины, высвободил ладонь из ее рук, приподнялся на локтях, стиснув зубы от боли во всем черепе.

— Как тебя зовут? — настороженно спросила чародейка, приблизив лицо к его лицу и приобнимая за шею. Эндерн напрягся. В рукаве его куртки затрещал пружинный механизм.

Менталист ответил не сразу, рассеянно блуждал глазами по мрачному помещению.

— Гаспар Франсуа Этьен де Напье, — слабо и гнусаво проговорил он наконец. — Бывший магистр-следователь Комитета Следствия Ложи. Казнен в тысяча шестьсот тридцать первом году за преступления против Равновесия.

Чародейка несмело улыбнулась и робко провела пальцами по его щеке.

Гаспар болезненно поморщился. Обрывки чужих воспоминаний, пытавшие захватить его разум, опутать и слиться с собственной памятью, наконец-то окончательно отступили. Менталист бескультурно сплюнул на пол сгусток крови, зажал ноздри, настойчиво отказавшись от поданного Жозефиной платка. После каждого погружения в чужое сознание он был жалок, беспомощен и несколько дней мучился жуткими головными болями, которые сделали жизнь невозможной без опийных настоек. Однако гордость заставляла всячески противиться предлагаемой помощи.

Менталист кое-как сел. Жозефина переползла ему за спину, позволила опереться на себя, растирая ему шею и массируя плечи. Эндерн скрестил руки на груди.

— Что с ним? — в нос проговорил Гаспар, слабо указывая на опрокинутый стул с пленным, у рта которого образовалась лужица слюны.

— Будет жить долго и счастливо, — небрежно взглянув на того, бросил Эндерн и раздраженно добавил: — Сам-то как думаешь?

У Гаспара дрогнуло лицо.

— Шшшш, — прошелестела ему в самое ухо Жозефина. — Не думай об этом. Не сейчас.