— Именно так, — притворно вздохнул Руччелаи, затянув кошелек. — Взять хотя бы нашу королеву. Еще вчера она осыпала милостями своих верных друзей, бросивших все на свете, рискнувших жизнью, чтобы вернуть ей честь и могущество, но стоило явиться этому епископу — уж не знаю, чем это он ее задобрил, — как все стали плясать под его дуду. И вот уже его братец, не прославившийся ничем, кроме попоек и потасовок, получает место военного губернатора, уготованное вам, человеку в высшей степени достойному, чья доблесть всем известна…
— Мне? — де Темин словно очнулся и пришел в себя. — Так вы говорите…
— Да-да, — Руччелаи снова вздохнул, опустив глаза. — Что значат заслуги, личная преданность перед капризом Фортуны…
Де Темин грохнул обоими кулаками о столешницу. Ну, это уж слишком! Военный губернатор Анжера! Да получи он эту должность, он бы расплатился со всеми долгами, завел собственный выезд, женился…
Судьба в самом деле пребывала в тот день в игривом настроении: дверь распахнулась, и на пороге появился Анри де Ришелье. Он был весел, одет с иголочки, все, от каблуков до кончика пера, на нем было новое и добротное.
— Хозяин, круговую! — крикнул Анри. — Я угощаю!
Это заявление было принято с шумом одобрения. Две дочки хозяина, зажав в каждой руке по три бутылки с вином, стали обходить столы. Де Темин стиснул зубы, так что на скулах заходили желваки, и вскочил с места, опрокинув стул.
— А я пить не стану! — с вызовом заявил он.
Голоса смолкли, все взгляды с удивлением обратились на него. И вот уже в напряженной тишине, которая с каждой секундой все густела и накалялась, протянулась невидимая ниточка, связывавшая двух противников и точно подтягивавшая их друг к другу.
— Извольте объясниться, сударь, — сказал Анри, нахмурясь.
— Непременно! — воскликнул де Темин, все более свирепея. Его просто била дрожь. — Я не желаю принимать подачек от человека, отнявшего у меня должность, и славного лишь тем, что его брата часто принимают в спальне королевы!
Маркиз де Ришелье рванулся вперед, отшвырнув в сторону попавшийся на дороге табурет.
— Вы заплатите за эти слова, сударь!
— Охотно! Когда вам будет угодно!
— Сейчас! Немедленно!
— Извольте! — и Темин пошел к двери. Анри двинулся за ним.
Во дворе они отвязали коней и, не говоря друг другу ни слова, сели верхом и поскакали. Домб мрачно провожали их подслеповатым взглядом окон, прикрытых ставнями. Темин знал все улочки и переулки, как свои пять пальцев, Ришелье оставалось лишь следовать за ним. Очень скоро они очутились за городской чертой и, выбрав укромное место, Темин спрыгнул с коня.
Противники обнажили шпаги и встали в позицию. Ришелье тотчас начал нападать, тесня врага, Темин отступал и после трех-четырех выпадов соперника вдруг бросился бежать. Анри погнался за ним, Темин укрылся за своим конем и, когда Анри подскочил ближе, ловким ударом поразил врага прямо в сердце. Тот на секунду замер, словно не понимая, что произошло. Но вот кровь отлила от его лица.
— Господи, прости м… — успел он прошептать, затем колени его подогнулись, и он ничком упал на землю…
Когда епископу Люсонскому принесли записку, извещавшую его о смерти брата, он рухнул на пол, как подкошенный. Его перенесли на кровать, раздели, стали брызгать в лицо водой, растирать руки, виски… Он пришел в себя, но остался лежать, знаком велев всем удалиться. Три дня и три ночи он лежал, отворотившись к стене, не произнося ни слова, ни звука. Дебурне сам спал с лица, трижды в день унося из его комнаты подносы с нетронутой едой. Наконец, на третьи сутки Ришелье сел на постели и спросил себе стакан молока. Выпив его, он поднялся, побрился, оделся и отправился к королеве. В тот же день Руччелаи прогнали с глаз долой, а военным губернатором Анжера стал дядя Ришелье по матери, Амадор де Ла-Порт.
Двадцать пятого августа, в день Святого Людовика, в Париже устраивали фейерверк. Между Лувром и Нельской башней реку перегородили лодки: с них и с набережных запускали шутихи. Оба берега Сены почернели от народа; каждый залп приветствовали бурными криками и радостными воплями; где-то нестройно пиликали скрипки, парижане пели и танцевали — веселились.
Как обычно, король лично участвовал в празднике: подобно канониру, он стоял на берегу с зажженным фитилем в руке перед батареей из шутих, многие из которых сделал собственноручно. Анна Австрийская и Мари де Люинь держались несколько поодаль. При каждом залпе они взвизгивали и затыкали уши, а потом радостно смеялись и хлопали в ладоши, глядя, как в синем вечернем небе рассыпаются золотые и серебряные брызги, как вертятся, шипя, «чертовы колеса». В момент затишья Мари приблизилась к королю и, прикрываясь веером, сказала ему игриво: