Довольно быстро, почти незаметным образом, сатана в библейских текстах становится более самостоятельным персонажем, более ответственным за творимое зло, что совпало с приходом к власти в IV веке партии священников. В борьбе с монархической властью они пытаются обелить бога, несущего ответственность за все зло, творимое на свете, и одним махом сделать именно сатану инициатором всех дурных намерений и дел. Разительный пример этой эволюции можно найти в истории переписи населения Израильского царства, производившейся в царствование Давида. Такая практика была запрещена еще моисеевым законом, хотя, с другой стороны, во Второй книге Царств (24, 1) сам Яхве подталкивает царя на это действие: «пойди, исчисляя Израиля и Иуду», а затем его же за это и наказывает. Для того чтобы не приписывать Богу подобной несправедливости, в написанной позже, во второй половине IV века, Первой книге Паралипоменон дается другая версия фактов. Об этой же истории автор пишет: «И восстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян» (Первая книга Паралипоменон, 21, 1). Здесь, как мы видим, Яхве уже не ответственен за нарушение закона, вина ложится на Сатану, который на этот раз действует по собственной инициативе. Ряд интерпретаторов усматривает в этой ситуации влияние религии персов и присущего ей дуализма: сатана перенимает зловещие черты Ахримана, о котором еще будет сказано ниже. Более того, в книгах пророков Исайи и Иезекииля возникает тема духа, взбунтовавшегося против Яхве. Поначалу это была просто метафора, с помощью которой народ Израиля обвинялся в неповиновении, за которое он был наказан падением Иерусалима и изгнанием. Однако вскоре, как это часто бывает с символами, образ получил самостоятельное развитие, превратившись после того, как утратил связь с событиям, его породившими, в миф космогонического масштаба: утверждается существование взбунтовавшегося отрицательного духа-соблазнителя.
Это совпадает по времени с тем историческим периодом, когда потеря Израилем независимости вносит смуту в умы, а пророческие видения видоизменяются, перемещаясь в область духа и приобретая вселенские масштабы. Если подобные видения не реализуются в плане земном, они применимы к миру божественному и к эсхатологии (религиозному учению о конечных судьбах мира и человека). Теперь божественный пласт получает свое выражение в форме апокалиптических «откровений». Образы апокалипсиса навеяны героическими мифами, наполненными драконами и змеями. Так, в откровении Исайи можно прочесть: «В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана, змея прямо бегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское» (Книга пророка Исайи, 27, 1).
Этот обновленный образ сливается с образом сатаны; с другой стороны, усиливается дуалистическое персидское влияние. И, таким образом, появляется Дьявол. Однако окончательный шаг в канонических библейских текстах так никогда и не был сделан. Дракон, змей, чудовище, левиафан остаются символическими олицетворениями политических врагов Израиля, и им пока не приписывается самостоятельное бытие. Битва, которая кажется безнадежной в политическом плане, переходит поэтому в эсхатологический и космический планы, тогда как сатана постепенно становится козлом отпущения за нравственное зло. Во II веке до н. э., когда писались последние книги Ветхого Завета, эволюция феномена дьявола еще не была завершена. Когда же он появился во всеоружии, это произошло скачком, без переходной ступени, — уже в первых книгах Нового Завета. Он вездесущ и делит авансцену действия с Христом в Посланиях апостолов, Евангелиях, Деяниях святых апостолов и, наконец, в Откровении Иоанна Богослова.