Неккер, находясь вдвоем с Людовиком в башне, прочел тихим голосом главную часть приговора:
— «…И после того, как в серьезном и строгом совещании все было расследовано и обдумано, суд объявил и объявляет монсеньора Людовика Люксембурга виновным в оскорблении величества и в государственной измене и снял и снимает с него его сан коннетабля Франции и все другие должности, чины и достоинства. В виде же искупления суд присудил и присуждает его к смертной казни через публичное обезглавление на Гревской площади в Париже; все же его имение, движимое и недвижимое, суд объявил и объявляет конфискованным в пользу короля, который им располагает и, признавая претензии бургундского герцога справедливыми, удовлетворит их особым актом. Ввиду же чудовищности совершенных им великих и ужасных преступлений должен мессир Людовик Люксембург после обезглавления подвергнуться четвертованию, а его отсеченные члены и туловище должны быть повешены на виду у всех…»
Оливер прервал чтение и взглянул на короля, опустившего голову. Потом, не колеблясь, пошел к столу, взял перо и вычеркнул последние слова.
— Этого король не хотел, — произнес он серьезно, — его совесть никогда не позволила бы ему этого.
Людовик молча кивнул и дал знак читать дальше.
Но Неккер снова повернулся к нему лицом и тихо произнес:
— Вы продиктовали Тристану точный текст приговора еще до начала процесса, государь, я это знаю. Жестокость, которую я только что вычеркнул, перевешивает все ваши настоящие и будущие дела человеколюбия… Вы опять мой должник, государь.
Король молчал, прикусив губы. Оливер закончил чтение:
— «После казни, публично приведенной в исполнение над его особою, как это объявлено судом, его тело будет погребено в освященной земле, поелику он о том ходатайствует…»
Людовик подписал приговор, заранее отвергнув в приписке возможное прошение о помиловании. Потом он положил перо и закрыл лоб рукою.
— Головы утомляют, Оливер, — прошептал он. — Хорошо, что ты бодрствуешь подле меня.
Глава пятая
Рубеж
Пришла весна. Король и Неккер ожидали родов Шарлотты. В течение нескольких недель страна отдыхала от потрясений и опасностей этой зимы; политическая ладья опустила якорь, ожидая сигнала к новому отплытию, — и этим сигналом должно было служить разрешение королевы от бремени. Король был настроен более скептически, чем Неккер, который со странной уверенностью и упорством рассчитывал на благополучные роды, — а именно на рождение сына. Людовик же часто говорил, что в его брачной жизни — да и вообще в роду Валуа — девочки родятся чаще мальчиков. Оливер в этих случаях улыбался и качал головой: это — не доказательство. Может родиться и сын.
— Ты что же, подверг ее величество действию своих дьявольских чар? — посмеялся Людовик однажды над его уверенностью.
— Я обратил ее внимание, — серьезно ответил Неккер, — на силу ее собственной воли и затем еще на свойства анемона, сок которого, согласно тайному старинному рецепту времен Каролингов, способствует зарождению мужского плода. В мощь человеческой воли я верю больше, чем в лекарство; но лекарство придает государыне бодрость и силу, а это необходимо, раз энергия не стимулируется никаким другим чувством, кроме одного лишь чувства долга. Государь, я верю в дофина, потому что он необходим.
— Необходим? — раздумчиво переспросил король. — Необходимы только я да ты…
Неккер посмотрел на него.
— Разве мы не смертные люди, государь?
Король схватил Оливера за руки и зашептал, оглядываясь кругом, словно боясь, что его подслушивают:
— Я безумно желал бы усомниться в этом. Я хочу сомневаться в этом, я сомневаюсь! Мы преодолели извечную человеческую обособленность, мы образовали двуединство; почему же не можем мы удвоить человеческую жизнь? Я верю, что наш единый дух подчинит себе наши разрозненные тела. Я верю, что моя власть и твои чары преодолеют границы человеческой жизни. Я верю, что мы сумеем перешагнуть за земной рубеж.
Неккер едва заметно усмехнулся.
— Вы попросту боитесь смерти, государь?
И видя, что Людовик не отвечает, медленно добавил:
— Так, по-вашему, мои чары, или то, что вы зовете моими чарами, — от дьявола?
Король сделал отрицательное движение рукой.
— Зачем ты это говоришь единственному человеку, который знает, что ты — не от дьявола? Разве я не пожинаю плоды твоей…