— Хоть бы знать, как долго будет длиться это безумие, — обратился он к Неккеру, — сколько он еще проживет?
Оливер пожал плечами. Жан де Бон смотрел на него, качая головой.
— Я надеюсь, я хочу, чтобы он продержался подольше, но только ради вас, Неккер, — озабоченно и хмуро сказал он; — ведь вы знаете, каково ваше положение, знаете, что смерть немедленно поставит под угрозу вашу голову. Знаю, знаю, мейстер, — продолжал он, заметив досаду на лице Оливера, — знаю, как вы относитесь к этому, и не смею давать вам никаких советов. Но выслушайте вот только это: я узнал, что парламент начал секретное следственное производство против вас и Барта, что он собирает материалы и свидетельские показания; о болезни короля там осведомлены лучше, нежели мы с вами предполагали, и ждут лишь конца, чтобы немедленно обрушиться на вас. Распустите парламент, покуда вы еще властны это сделать, или возьмите крупных заложников, например смещенного — и потому особенно популярного — Ле Буланже; его вы могли бы упрятать в каземат.
Оливер нетерпеливо махнул рукой.
— Что, Жан, государственные финансы пришли в большое расстройство?
— Я принужден взяться за резервы, потому что наличных больше нет.
Неккер подумал.
— О новом налоге нечего и думать, — сказал он наконец, — с этим я согласен, хоть мне теперь мало дела до того, что будет после нас. Но можно другим путем покрыть только что произведенные чрезвычайные расходы: я прикажу Барту сдать вам все доходы от моей монополии на лес и на соль, какие поступят в текущем году. Это покроет около трети того, что израсходовано. Затем я издам указ о конфискации имущества бывшего президента Ле Буланже и еще двух-трех богатых членов парламента. — Он устало усмехнулся. — Немного больше вражды, или немного меньше, мне это теперь безразлично.
Жан де Бон потупился и ничего не ответил.
— И, наконец, Жан, — продолжал Оливер, — кто вам мешает пойти к королю и самому попытаться его урезонить? Я-то не могу идти наперекор его безумию, — и вы знаете, почему.
Но Людовик не слушал никаких доводов. Когда его казначей в умышленно неприкрытых и резких выражениях дал понять ему, что бессмысленно обогащать жирных прелатов за счет измученного народа, король лишь криво улыбнулся.
— Я мог бы ответить, куманек, — возразил он, хитро подмигивая, — что для спасения короля ничего не жалко. Но я плохой царедворец и не скажу этого. Я скажу, что расходам конец, теперь начинается приход. И, быть может, с большими процентами.
И он стал сбирать редкостную жатву. Заверения в благодарности, на которые не скупился Рим, Людовик принимал не как общую формулу вежливости, не только как слова. Нунция[80], привезшего папское благословение, он, к изумлению Оливера, допустил к аудиенции, несмотря на то, что в тот день лицо его напоминало маску покойника, а вместо голоса доносился еле внятный шелест. Прелат был поражен видом этой человеческой развалины; он приник ухом к самым устам говорившего и услышал не слова смирения, не мольбу о последнем напутствии, не покорность перед лицом смерти, отнюдь нет, — он услышал требования, почти приказания царственного больного, обращенные к наместнику божию на земле о том, чтобы тот всей властью первосвященника помог спасти бесценную королевскую жизнь, спасти и продлить ее.
— …и продлить, — повторил Людовик, задыхаясь, с трудом, но с горячей верой произнося слова.
Папа Клеменс[81], человек большой доброты и большого государственного ума, сделал все, чего хотел больной; ему казалось, что дело стоит того. Он послал в Плесси святые дары, над которыми служил мессу апостол Петр, послал и другие реликвии, которым желал поклониться Людовик; приказал, чтобы Реймскую святыню — ампулу, содержащую коронационный елей монархов Франции[82], перенесли из собора в комнату больного. И он исполнил самое необыкновенное из королевских желаний: мобилизовал всех знаменитых пустынников, монахов, подвижников, ведущих богоугодную жизнь, великих и чтимых целителей и чудотворцев и, взяв с каждого клятву молчать о возложенной на него миссии, послал их поодиночке в Плесси, дабы они попытались стать посредниками между господом и Людовиком. Больше он им ничего не говорил, и на то у него были свои причины.
80
Нунций — вестник, посол, представитель папской курии в католических государствах Засадной Европы.
81
Папа Клеменс — явная ошибка Ноймана; в указанное им время папы с подобным именем не было. Наиболее близкий по времени папа Климент VIII (антипапа) занимал римский престол с 1424 по 1439.
82
Коронационный елей — священное миро, хранящееся в особой ампуле в Реймском соборе и предназначенное для помазания короля на царство.