Согласно вынужденному договору с герцогом Бургундским, Людовик должен был отдать своему мятежному брату, герцогу Беррийскому Карлу, Нормандию. Этот акт король считал крайне опасным: передача Нормандии врагу создавала монолит из Бургундии, Нормандии и Бретани, представлявший постоянную угрозу для государства. Людовик уговорил брата поменять Нормандию на Гиень, лежавшую в стороне от владений двух других союзников. Но этого ему показалось мало. Узнав, что брат продолжает вести тайные переговоры с Бургундией, Людовик, необременный родственными чувствами, устранил его с помощью яда. В ответ герцог Бургундский немедленно вторгся в Нормандию. Не желая вступать с ним в войну, Людовик сумел восстановить против Карла Смелого его прежнего соратника, коннетабля Сен-Поля. Карл оставил Нормандию и начал затяжную склоку с коннетаблем. Воспользовавшись этим, Людовик объявил себя свободным от выполнения договоров, навязанных ему в Перонне, и потихоньку уничтожил одного за другим троих прежних участников «Лиги общественного блага»: герцогов Немурского и Алансонского и графа Арманьяка. Видя это, Карл Смелый нанес неожиданный контрудар, призвав на помощь английского короля Эдуарда IV, мечтавшего о французском престоле, и тот без замедления высадился во Франции. Эта акция, нарушавшая все планы Людовика, могла обернуться катастрофой — английская армия была численной и сильной. Но и тут «всемирный паук» не растерялся, показав еще раз с полным блеском свое дипломатическое мастерство. Понимая, что главное не допустить военного союза трех сил — герцога Бургундского, коннетабля Сен-Поля и английского короля, и видя, что на данный момент основную угрозу представляют англичане, Людовик вступил в переговоры с Эдуардом IV, надавал ему множество несбыточных обещаний, вплоть до отказа от короны в его пользу, склонил на свою сторону ценными подарками и вбил клин между ним и герцогом Бургундским. После этого, спровадив англичан, он вступил в переговоры с герцогом Бургундским и оговорил коннетабля, якобы виновного в их размолвке. Мстительный бургундец, поддавшись на провокацию, выдал королю Сен-Поля — своего единственного сильного союзника — и тот, став разменной монетой в ловкой интриге короля, погиб на эшафоте.
Теперь у короля оставался лишь один враг — герцог Бургундский — изолированный и одинокий, сам подрубивший сук под собой, растерявший всех своих союзников (с последним из них, герцогом Бретанским, Людовик сумел заключить сепаратный договор). Продолжая прежнюю тактику и не желая лично вступать в войну, король незаметно сплел против Карла Смелого прочную сеть: он восстановил против Бургундца германского императора и имперских князей, а также свободных швейцарцев. Руками этого маленького народа, недавно завоевавшего независимость, Людовик и доконал своего главного противника. Трижды Карл Смелый мерялся силами со швейцарцами. Современники говорили: в первом сражении он потерял ореол непобедимости, во втором — армию, в третьем — жизнь. Это событие (1477) как бы подвело черту: партия была закончена. Все более мелкие враги из числа тех, кто не был уничтожен, давно уже томилась в подземельях и клетках, наподобие клетки несчастного кардинала Балю, так картинно описанной Нойманом.
Беспримерная хватка Людовика XI, оперативность и методичность, с которой он ликвидировал соперников, полная неразборчивость в средствах и безжалостность поражали как современников, так и последующие поколения людей. В новейшей историографии принято в этом смысле сравнивать французского короля с русским царем Иваном IV (кстати говоря, они жили почти в одно время — их разделяло неполное столетие). Действительно, по методам борьбы здесь было много общего — яд и кинжал для одного и другого являлись обычными средствами воздействия на нежелательных лиц. И все же нельзя не заметить, что Людовик XI в отличие от Ивана Грозного, при всем своем изуверстве, никогда не сдирал с живых людей кожу, не жарил их на сковородах и не сажал на кол. А главное, и цели и результаты у двух монархов-монстров были различными: политика Людовика привела страну к экономической и политической консолидации, политика Ивана стала прелюдией разрухи и смуты.