Бой часов где-то в соседнем кабинете отмерил второй час ожидания. Ни обещанного кофе, ни вина, ни вызова к Батисте. Капитана Маркуинеса и след простыл. Писарь из комнатушки за караулкой (единственная живая душа, которая нашлась в пустой конторе) не мог вразумительно объяснить, куда подевался его начальник. Моросил вялый дождик, размывая свежую кровь у подножия башни Ангела.
Гулкий перезвон за стеной возвестил половину, и терпение Шарпа лопнуло:
— Пошли! Нечего тут высиживать!
— А Батиста?
— К чёрту Батисту!
Прав, ох как прав был Блэйр, говоря о неистребимой склонности испанцев к бюрократическому усложнению всего и вся, но Шарп участвовать в их играх не желал:
— Пошли, Патрик!
Дождь припустил. Друзья вышли из ворот Цитадели, проплюхали по площади мимо статуи с индейцами, неподвижно сидящими под текущей с неба влагой. У дома Блэйра стояла телега, гружёная шкурами. Невыделанные кожи тошнотворно воняли. Охранявший повозку солдат спрятался от ливня под козырёк подъезда рядом с обвисшим британским флагом. При виде Шарпа (запыхавшийся Харпер немного отстал) часовой стряхнул дрёму и преградил стрелку путь:
— Вы куда, сеньор!
— Молчать! Прочь с дороги!
Шарп, кипя от злости, оттолкнул его в сторону и дёрнул дверь. Как ни странно, она была не заперта. Появление Харпера остудило пыл караульного, испанец неохотно отступил.
Шарп шагнул внутрь.
— Чёртов Маркуинес! Чёртов Батиста! Чёртовы испанцы! — бурчал он, отряхивая воду с плаща, — Чёртовы пустоголовые идиоты! Они никогда не изменятся! Помнишь, когда мы дрались за их гнилую страну, они пытались драть с нас пошлины за ввозимые нами пули и порох?! Ублюдки без мозгов и совести!
Женатый на испанке Харпер ухмыльнулся:
— Сейчас выпьем горячего чайку, заморим червячка, но, главное, переоденемся во что-нибудь сухое.
Ирландец начал подниматься по ступенькам, но вдруг насторожился и выругался.
— Что?
— Воры!
Харпер рванулся наверх, Шарп за ним.
— Ложись! — заорал Патрик, валясь в сторону.
Падая, Шарп мельком увидел в проёме следующей в анфиладе двери двоих вооружённых мужчин. Грянул выстрел, и всё заволокло едким дымом. Куда ушла пуля, Шарп не знал. Сам он был невредим.
По удаляющемуся топоту стрелок понял, что грабители бегут. Вскочив, Шарп ринулся вперёд.
— Они в ловушке, Патрик! — не договорив, подполковник уже понял, что ошибся.
Ещё одна лестница вела вниз, очевидно, к чёрному ходу, и воры кубарем скатывались по ней, пропуская ступени.
— Стоять! — взревел Шарп. Для визита в Цитадель он оделся в штатское платье. Оружия тоже не брал.
— Стоять!
Мерзавцы миновали кухню и выбежали на задний двор. Оглушительно визжала стряпуха-мулатка.
Шарп вылетел под дождь, крича негодяям остановиться. Воры тащили мешки с добром, у обоих в руках были короткие кавалерийские карабины. Тот из грабителей, что разрядил оружие в доме, налёг на ворота и выскользнул наружу в образовавшуюся щель. Второй, черноволосый и черноусый, со шрамом на щеке, развернулся к Шарпу и нацелил карабин ему в грудь. Промахнуться было невозможно, их разделяла пара метров. Вор оскалился и нажал на спуск.
И ничего не произошло. Грабитель, державший оружие одной рукой, остервенело дёргал курок, но выстрела не было. Тогда бандит швырнул бесполезное оружие в Шарпа и бросился вон со двора.
Уклоняясь от летящего карабина, Шарп поскользнулся, неловко рухнув в жидкое месиво из грязи пополам с конским навозом. Рыча от злости, стрелок рывком поднял себя на ноги, кинулся к воротам, успев лишь увидеть, как грабители растворились в боковом переулке.
Бранясь на чём свет стоит, изгвазданный от макушки до пят Шарп подобрал карабин и побрёл к дому.
— Замолчи, женщина! — рявкнул он на кухарку.
Та испуганно притихла. Харпер нетвёрдо стоял на верхних ступеньках лестницы, держась за голову.
— Что с тобой, Патрик?
— Спаси, Господи, Ирландию… — слабо отозвался Харпер, медленно ковыляя вниз.
Ирландец был бледен, как мел. Сквозь прижатые к волосам пальцы сочилась кровь.
— Поганец попал в меня! Это же надо! Пройти всю войну без единой царапины, чтобы вшивый ворюга во вшивом городишке на краю земли жахнул наугад и разнёс мне полбашки! Иисусе Христе, Господь наш Всеблагий!