Здоровье Бернэма начало ухудшаться в начале XX века, когда ему было всего лишь пятьдесят. В 1909 году у него обнаружили колит и диабет. Оба заболевания заставили его перейти на щадящую диету. Диабетические осложнения повредили его сосудистую систему и явились причиной инфекционного поражения ступней ног, от которого он страдал до конца жизни. С годами у него появился интерес к сверхъестественным явлениям. Однажды ночью в Сан-Франциско, в бунгало – до этого он построил вблизи покрытой туманом вершины Твин-Пикс временное жилище – он сказал одному из своих друзей: «Будь у меня время, я думаю, что смог бы доказать существование загробной жизни, исходя из необходимости, как говорят философы, веры в абсолютную и универсальную энергию».
Он понимал, что дни его подходят к концу. 4 июля 1909 года, когда он стоял с друзьями на крыше высотки «Рилайенс» и смотрел на город, который обожал, Бернэм сказал: «Вы увидите его прекрасным. А я уже нет. Но этот город будет прекрасным».
Последнее песнопение
Олмстеда мучили шум в ушах, боль во рту и нескончаемая бессонница, а скоро в его взгляде начала появляться пустота. Он стал забывчивым. 10 мая 1895 года, спустя две недели после своего семьдесят третьего дня рождения, он писал своему сыну Джону: «Сегодня впервые мне стало ясно, что моей памяти, особенно когда вспоминаешь то, что случилось недавно, больше нельзя доверять». В это лето, проведя последний день в своем бруклинском офисе, он написал три письма Джорджу Вандербильту, и каждое из этих писем в значительной степени повторяло содержание предыдущего.
В течение сентября 1895 года – он назвал это время «самой горестной неделей всей моей жизни» – он признался своему другу Чарльзу Элиоту в том, что испытывает истинный ужас от того, что состояние его здоровья таково, что в ближайшее время его могут поместить в богадельню. «Ты и представить себе не можешь, насколько страшит меня то, что отправка в это «учреждение» будет признана целесообразной, – писал он 26 сентября. – Что угодно, только не это. Мой отец был директором психиатрической больницы, это было его единственной работой, и я несколько раз заходил к нему и видел, что происходит внутри; я страшно боюсь таких заведений».
Потеря памяти давала знать о себе все чаще. Он впал в депрессивно-параноидальное состояние; он обвинял своего сына Джона в том, что тот за его спиной инсценирует «переворот» с целью удалить его из фирмы. Жена Олмстеда, Мэри, перевезла мужа в их семейный дом на острове Мэйн, где его депрессивные состояния обострились, а временами он становился буйным. Он даже бил их лошадь.
Мэри и ее сыновья понимали, что могут сделать для Олмстеда очень немного. Он стал неуправляемым, слабоумие его усугублялось. С глубоким сожалением (а возможно, и с чувством облегчения) Рик поместил отца в психбольницу доктора Маклина в Вейверли, штат Массачусетс. Память Олмстеда была не настолько поражена, чтобы не понять, где он оказался – ведь он сам когда-то проектировал ландшафт земельного участка Маклина в Вейверли. Этот факт не послужил ему утешением, поскольку он сразу же столкнулся с теми же явлениями, что отрицательно сказались почти на всех его разработках – в Центральном парке, Балтиморе, на Всемирной выставке и многих других, – все то же самое. «Они не выполнили моих планов, – писал он, – а впрочем, ну их к черту!»
Олмстед скончался в два часа ночи 28 августа 1903 года. Его похороны были скромными, присутствовали только члены семьи. Его жена, видевшая, как прошла жизнь этого великого человека, не присутствовала.
Колесо Ферриса, получившее на выставке 200 000 долларов чистого дохода, оставалось на прежнем месте до весны 1894 года, после чего Джордж Феррис разобрал его и перенес на новое место в северной части Чикаго. К тому времени, однако, аттракцион уже утратил новизну и не обеспечивал того объема посещений, которые были в «Мидуэе». Колесо начинало становиться убыточным. Эти убытки в дополнение к 150 000 долларов, потребовавшимся на его перемещение в другое место, и финансовые потери, понесенные компанией «Феррис стил инспекшн» из-за продолжающейся депрессии, вынудили Ферриса продать бо́льшую часть права собственности на колесо.