— Значит, ты после Корделии возглавишь «Робишо» и будешь заниматься делами Ковена?
Он криво усмехнулся и покачал головой, будто бы ему уже жаль тратить время на ответы на столь глупые и очевидные вопросы.
— Скажем так… у меня немного другие планы на него, - уклончиво отозвался Майкл, — пока, что он - препятствие на пути исполнения моего предназначения.
— И какое у тебя предназначение? - голос лишен и намека на иронию и насмешку.
— Создать новый мир? - вопросительно-утверждающе ответил он.
…На этой строчке, я клянусь Вам, как клялась Корделии, что не знала его истинных намерений. Мы говорили о скромном колдовском мирке, о пророчестве и Альфе, но не заходило и речи о другом, привычном для меня, мире. Конечно, я бы не смогла его остановить, думаю, никто не смог бы, но… Я до конца дней буду жить с мыслью, что ничего не сделала, не придала значения, что я – паршивый журналист.
***
Я ненавидела спать с кем-то на одной кровати. Это сразу же напоминало о совместных праздниках вроде Рождества или Дня Благодарения, когда родственники собирались под одной крышей, Боже упаси, нашего дома. Старшим стелили в гостиной или единственной гостевой спальне, а младших предпочитали сплавить в наши с братом комнаты. Кто-нибудь пронырливый вечно забирал у меня одеяло, укутываясь с головой, и ночами приходилось надевать два, а то и три слоя одежды, чтобы не стучать зубами.
Сейчас я не беспокоилась из-за мелочей, вроде тех, что у меня могут отобрать одеяло (я укрывалась кашемировым пледом) или отобьют во сне ноги. Меня пугало то, что какая-то часть жизни уже осталась безвозвратно позади, а теперь я должна снова закрыть глаза — заснуть — вычеркнуть еще какое-то время. Что если, закрыв глаза, я окажусь снова «где-то», забуду или разучусь дышать и умру во сне, но теперь навсегда?
Свечи все еще горели, отбрасывая причудливую тень на стену, на металлической подставке-подсвечнике дрожало несколько незастывших капель парафина. В последний раз свечи при мне зажигали еще в кампусе на Хэллоуин. Прежде чем затушить свечи, я подержала руку над пламенем, словно ребенок, проверяя, сработает ли рефлекс.
Едкая дымка свечей наполнила воздух и быстро растворилась в угольной темноте.
Если уткнуться носом в нагретую наволочку и попытаться уснуть, можно почувствовать пряный и до боли знакомый запах муската.
Как и в последнюю ночь в Калифорнии, в голову лезли сотни мыслей, но теперь нельзя было отвлечься ни на музыку, ни на мобильный телефон, ни на сбор вещей. Волшебное оживление без тела (сомневаюсь, что кто-то позволил Майклу притащить гроб в школу), отсутствие признаков гниения, эмоции, рефлексы, воспоминания, будто бы я просто уснула или впала в коматозное состояние, но вернулась. Это сводило с ума.
Нужно просто дышать и оставаться в неведении как можно дольше.
Жить в ожидании изгнания из рая.
========== 6 - Closer ==========
И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; Быт. 6:5
К моему счастью сон был крепкий и лишенный сновидений. Я проснулась в той же не самой удобной позе, но не спешила открывать глаза. Все могло исчезнуть за одну ночь или оказаться не тем, чем было. От мыслей и старых образов дышать стало тяжелее, и к имеющимся кошмарам приобщился страх очнуться в гробу, придавленной толщей земли. Этот образ заставил меня распахнуть глаза и подорваться вперед — и получить подтверждение того, что никакой ящик меня не сдерживает.
…Так начинаются лучшие дни неведения за всю человеческую жизнь.
Свечи у стены снова горели и не уменьшились ни на дюйм с ночи. Ноги приятно согрелись под кашемировым покрывалом. Никого. Я снова легла обратно и натянула покрывало на голову, точно меня бил озноб. Это простое действие давало мнимое ощущение безопасности.
Развалившись на кровати (они были куда удобнее, чем в нашем кампусе и матрасы не виниловые), я медленно двигала руками, точно пыталась сделать «снежного ангела», но лишь сминала в комок постельное белье. Раньше меня раздражал шелест простыней и то, как быстро иной раз нагревается наволочка под щекой, но сейчас все ощущения приносили если не удовольствие, то воспринимались без негативных эмоций.
Платье, в котором я умерла и воскресла, осталось без изменений — ни следов крови, ни зацепок. Ткань измялось ото сна, но в целом выглядела как из воспоминаний, когда я вынимала ее из чемодана и гладила холодным утюгом, что никак не нагревался. Единственное отличие от исходного состояния — я очнулась с босыми ногами. Либо переход между мирами не предусматривал обуви, либо от удара с меня слетели резиновые сандалии.
Комната для одного человека была достаточно большой и пустой. Ни картин, ни схем, ни карт, ни постеров. Набор мебели как в гостиничном номере. В «Робишо» девушки жили по двое-трое минимум, создавая образ сестринства, в Новоорлеанском университете же мы жили в комнатах со стенами из шлакоблоков, покрытых белой краской, двумя кроватями и отвратительно дешевыми шкафами, штанга которых не выдерживала больше десяти вешалок.
Школа Готорна предлагала учащимся жизнь в изыске и минимализме.
Я обошла всю комнату по кругу, раз пять уж точно, прежде чем раздался звонок. Не механический, как в личном аду, не дребезжащий, а как звон колокольчика, распространившийся повсюду, раз дошло и до закрытой комнаты. Через мгновение послышался стук каблуков по натертому полу, переросший в топот, но быстро смолк. В муниципальной школе гомон учащихся стихает минут через пятнадцать после окончания перемены.
Если прислушиваться, прислонившись к двери, то можно различить юношеские еще ломающиеся голоса. Кто-то, и не один, проходил мимо и рассуждал об отсутствии какого-то преподавателя, замене, и все напоминало обычную школу. Хлопнула дверь ближайшей комнаты, возможно, соседней, и я мгновенно отступила назад.
Школа для выдающихся юношей с единственной (или нет?) девушкой в одной из комнат. Напоминает краткое описание (все же слово синопсис не уместно) порнофильма с броским названием вроде «Сучка в школе Готорн» или «Техасская сучка прямиком с того света».
***
Насколько мне известно, существует семь смертных грехов, и возглавляет его Superbia, или Гордыня. Когда-то существовала восьмеричная схема, но Папа Римский решил внести свои изменения: объединил в один грех печаль с унынием, тщеславие с гордыней и добавил зависть. Так наши «душевные» пороки вознесли вверх, а «плотские» поставили в конец — совать в себя члены лучше, чем прослыть эгоисткой с чувством собственного превосходства.
Познания отложились со времен старшей школы, когда нам предложили предмет «мировые религии» для расширения кругозора. В Лос-Анджелесе некоторые хотели поступить на факультет философии и сокращать разрыв между реальностью и Богом (или что-то в этом духе), а мне нужно было заполнить «свободные часы», чтобы не выбирать французский или физику. С познавательной точки зрения лекции были интересными, со стороны слушателя — утомительными. Нам выдавали относительно девственные учебники: лишенные заломов, пометок и пятен от невесть чего, с иллюстрациями на отдельных мелованных страницах, как в энциклопедиях.
Если слушать о традиции ислама или катехизисе католической церкви откровенно скучно, то можно было просматривать те самые страницы, что еще не перепачкали отпечатками пальцев. Так, к параграфу о грехе прилагались черно-белые иллюстрации — мозаики алтарной части крипты базилики Нотр-Дам-де-Фурвьер в Лионе. В них Гордыня изображалась красующейся птицей — не то фазаном, не то павлином, а Похоть — горным козлом. (Ни в козлах, ни в птицах семейства фазановых я не разбираюсь).
Я потеряла контроль над временем, рассматривая собственное отражение в зеркале, как одержимая, и такое поведение вполне наводило на размышления о грехе. Я смотрела на себя, точно видела впервые в жизни или могла исчезнуть, стоило только моргнуть. Говорят, что есть большая разница между тем, что доступно нашим глазам и тем, что открывается окружающим. Сейчас я будто бы посмотрела на себя через некую призму и открыла во внешности выразительность.