Нам рассказывали об этом на «мировых религиях», и на мелованных страницах прилагалось изображение Евхаристии на фреске из храма в Македонии. Только окружающая обстановка ничуть не соответствовала тому, что нам рассказывали. Профанация?
Женщина буквально волокла меня, крепко сжимая за локоть, но резко отпустила, когда раздался громкий стук в дверь. Поместив руки выше, она скинула вниз две тонкие лямки, и сильнее надавила на мои плечи, вынуждая опуститься в жесте повиновения на колени.
«Corpus Edimus, - громче произнес женский голос и сразу же подал перевод для тех, кто незнаком с латынью. — Мы вкушаем тело».
Свидетели повторили за ней эхом.
«Sanguinem Bibimus. Мы пьём кровь».
Стук становится громче, голоса мгновенно замолкают. Входная дверь нещадно скрипит и практически сразу раздается лязг засова от непрошеных гостей, слышится шелест одеяний — тяжелая ткань скользила по деревянному полу. Парализующее чувство слизкого страха накрыло с головой, напоминая чем-то преисподнюю, где я не в силах пошевелить и пальцем по своей воле.
Звуки перестали существовать, заглушенные единственным, громким и почти гипнотизирующим, схожим с топотом на ипподроме или в городском парке, где предлагают прогулку на лошадях.
До меня запоздало дошло, что происходящее — черная месса. Дьявол делает один шаг, выставляя передо мной левое копыто изящной, практически скульптурной ноги, к которому я непременно обязана припасть губами — еще одна форма проявления акта почтения. Стоит опуститься под давлением ниже, и чувствуется, что грубая темная шерсть отдает сырой землей и чем-то приторно-гниющим. Звериный рык заглушил раскат грома снаружи. Он не приемлет неповиновение.
«Osculum infame, - шепчет женский голос».
Что за чушь.
«Ave, Ave! Tolle Corpus»
Не в первый раз я подумываю начать молиться не темной стороне, но до сих пор не выучила ни одной молитвы и не припомню ни одного псалма. Интуиция подсказывает мне, что если я упомяну Бога, то мне без колебаний вырвут язык и сердце.
Но это же нереально.
Я отодвинулась назад, избавившись от оков давления одной лишь мыслью, что исходом происходящего управляю в одиночку. Последователи дерзостью не отличаются, а верность делает их безликой невыразительной толпой.
Лапа, покрытая лохматой шерстью, вырисовывала на моем лбу перевернутый латинский крест, царапая кожу когтями. Простой невидимый контур стал царапиной, в следующий раз глубоким порезом, а под итог кровоточащей раной.
Кровь, густая и теплая, хлынула как под напором, но быстро сменилась тонкими струйками, заливаясь в глаза, марая ткань. Если запрокинуть голову, то алая жидкость потечет по шее вниз медленнее, что я и решилась сделать. Боязнь столкнуться взглядом с властелином ада не ощущалась как прежде, но и дышать я не могла.
Его лик мутный, но не расплывчатый, как и у остальных, - если долго присматриваться, то есть вероятность различить козлиные уши, рога и мутные ледяные глаза со зрачками, суженными до размера спичечной головки, вопреки расхожим представлениям о том, что у Дьявола зрачки отсутствуют вовсе или напоминают черную бездну.
Легкие разрывались, будто под пыткой peine forte et dure, и все кончилось.
Я распахнула глаза, хватаясь рукой за пульсирующее горло, точно все происходило наяву. На лбу выступила испарина, но никакой крови не было. Когда пульс нормализовался, на меня обрушилась позабытая волна растерянности и страха, морального истощения.
Сейчас было бы неплохо запахнуть полы старого розового махрового халата с вышитой птичкой слева, схожей с эмблемой штата, и шаркающими шагами дойти до комнаты бабушки, упасть на старую скрипучую тахту, закрыть ноги маленькими диванными подушками и ждать новой невыдуманной истории. В тишине под покровом ночи всегда с легкостью вскрывались шкафы со скелетами.
Дело в том, что в моей семье все хорошие рассказчики. Кто-то становится отличным оратором, кто-то складно повествует городские легенды и страшные истории, а моя семья — сказочники. Согласитесь, лжецы звучит хуже.
Отец с матерью рассказывали друг другу о любви вплоть до развода, брат маскировал свои сатанинские увлечения, я приукрашивала занятость, то есть, по мнению большинства, я продуктивна и деятельна круглые сутки, но в действительности… сами знаете. Вранье у нас растекается по венам отравленной кровью.
Все началось с прадеда. Он был родом из небольшой деревни Вудсборо и всегда стремился к деньгам. Во время сухого закона прадед неплохо зарабатывал на контрабанде, но был отправлен за решетку (здесь очень много неточностей) и вышел на свободу после Депрессии, когда повсюду говорили о войне и Дюнкерке. Он был трусливым человеком, боявшимся оказаться записанным задним числом на фронт (тут тоже неточности); однажды ночью кто-то постучал в дом, и прадед заперся в ванной, полный решимости перерезать себе глотку. Вероятно, что это был бродяга или кто-то из местных жителей, но подпитываемый страхом и мотивацией прадед отправился в пресловутый «сахарный город» и сменил фамилию на Рейзерн, казавшуюся очень немецкой. Патриот из него был хуевый и вплоть до окончания войны прадед осветлял свои медные волосы и учился говорить с немецким акцентом, полагая, что после победы Германии его не затронет печальная участь.
Забавно то, что ни его жена, ни дети не знали о трусости главы семейства, и карты он раскрыл перед невесткой — моей бабушкой. Ни мой отец, ни дед никогда не задумывались о составлении генеалогического древа, а я подумывала о проекте для школы во время очередной бессонницы.
Вам будет не интересно, если я начну выстраивать рассказ из одних диалогов, а для меня проблематично. Когда вы храните что-то в памяти, но не пытаетесь вспомнить до мелочей и уж тем более перенести на бумагу, то воспоминания менее отвратительны. Они не убивают как онкологическое заболевание - медленно и мучительно, поражая раковыми клетками каждый орган.
Я раньше мало об этом задумывалась, хоть и не проходило и дня без ностальгии по чему-то светлому из детства, по времени, когда я была счастлива, но не понимала этого.
***
Из школы Готорна меня выперли, быстро и без лишнего шума.
Вру. Шума было хоть отбавляй.
Главное — до обиды банально. В комнату трижды постучали — два коротких стука и один длинный — не знаю, что это обозначает на азбуке Морзе и обозначает ли, но среагировать я никак не успела, да и в шкаф лезть глупо. Умный человек всегда проверяет и его.
Никаких криков, возгласов и вышвыривания вон. Преподаватель спросил, есть ли у меня другая одежда, но получил отрицательный ответ. У меня, блять, теперь ничего не было. Одеждой обеспечили, но мужской и не подходящей по размеру. Штаны еле удерживались на бедрах, рукава пиджака пришлось сразу же закатить, как и на рубашке.
Руководство было не в восторге и это очень мягко сказано. Меня же подбивало спросить, почему преподаватель решил рыскать в комнате ученика в его отсутствие. У нас никто бы не стал искать в комнатах что-нибудь или кого-нибудь, если бы не было доноса на наркотики или алкоголь.
Мне пришлось слишком часто повторять свое имя за один день, и первые пару раз я сболтнула, что журналист — заученная фраза при виде тех, кто тебя вдвое старше. Я отвыкла от этого и от ненавистного имени в частности. В детстве я к нему практически не цеплялась. Дома меня звали «малышкой», «солнышком» и «дорогой», а друзей было не так много, но детишки, с которыми мы шатались по полям и клянчили конфеты, называли по-всякому. Это было одно из условий нашей дружбы и так удобнее, и вы сейчас сами поймете почему.
Когда вы живете в небольшом городе среди южных реднеков, не блещущих фантазией, у вас будут друзья по имени Мэри, Джон, Энн, Лиам и Элизабет. Решающим фактором считается год рождения и то, какое имя было на пике популярности.
Знаете ли вы, сколько сокращений существует к имени «Элизабет»? Дохуя. Грубо — не спорю, но честно.
Лиззи, Лиз, Эльза, Либби, Бетт, Бетани, Бетта, Бетти, Лизетт, Лайза, Элайза, Элла, Элли, Иззи.