Чтобы лучше разобрать разговор пришлось выйти из укрытия и остановиться у лестницы. Старая детская привычка. Когда мы гостили у родственников, владеющих двухэтажными коттеджами, подслушивали разговоры взрослых, замирая у лестниц, свешиваясь с перил, или просовывая ноги между балясинами, размахивая ими в воздухе. Если бы не бесконечные ссоры друг с другом за выбор позиции, мы бы слышали больше сплетен и никогда бы не попадались.
Но у лестницы я одна, и их разговор слышу, точно сижу напротив, а не прислонившись виском к лестничным балясинам.
Не следует учиться прорицанию, чтобы уяснить, из-за кого вся шумиха. Ведьмы были недовольны и не готовы передать корону мужчине, говорили, что тестостерон — это ингибитор, стопорящий путь к эфирному миру. Для меня это все было равнозначно пустому звуку.
Все же прекрасно жить в неведении.
«Он причинял боль своим близким, своей семье»; «Он не просто зло, его бабка покончила с собой и не хочет слышать о нем»; «Этот дом, видели бы вы то, что видели мы! Дом — упрямец и живет сам по себе»;
«Он повзрослел на десять лет, блять, вы понимаете, что с ним не так абсолютно все»;
«Он — антихрист».
Не уверена, на какой конкретно фразе воздух выкачали из легких. Мне тогда показалось, что я сейчас навсегда забуду, как дышать. Пальцы до побелевших костяшек сжали перила, как единственную опору в свихнувшемся мире. Сердце стучало в ушах, глаза лихорадочно искали, за что уцепиться взглядом — освещенный дверной проем — отличная идея!
Не знаю, насколько бесшумно я добралась до комнаты. Не тратя время на переодевания, я нырнула под одеяло, закусив его край, чтобы не завопить. Вот почему я не видела его раньше, и брат знал только Майкла, которому было пять-или-около-того. Он не сохранил в себе детские черты по одной причине — он оставался ребенком внутри, хоть снаружи и походил на моего ровесника. Боже. Боже. Боже. Боже. Боже.
Сказать точно, что именно меня сильно впечатлило, я не могу и сейчас. Возможно, все в совокупности не оставило бы равнодушным любого.
Меня пугало его происхождение, страшила мысль о том, что вероятно случилось бы со мной, останься я в этом проклятом особняке на продажу еще на часок-другой.
Я не большая ведьма, чем ты — колдун.
Несмотря на тепло одеяла, зубы продолжали отбивать дробь, всхлипы подступали к горлу, хоть я и не помнила, чтобы рыдала. Подушка и простынь сухая, лишь краешек пододеяльника влажный, пропитанный слюной; я уверена, что различила на нем следы зубов.
Озноб не прошел, даже когда я с головой накрылась одеялом. Я достала из тумбочки школьную форму Готорна, в которой приехала сюда. От пиджака никакого прока, но я все же надеваю его поверх платья, расправляя лацканы, ткань которых все еще несла на себе специфический запах школы для выдающихся юношей.
Следующий час я пыталась совладать с еще одним ночным монстром — воспоминаниями. Я видела события прошлых лет, точно они случились вчера; видела Майкла на крыльце, того красивого мальчика, неумело целующего, играющего в приставку. Нельзя испытывать сострадание к тем, кто убивает неповинных людей, но я в очередной раз увидела в нем брата, испытала его боль, и практически оправдывала Майкла и каждый его проступок из необъяснимых побуждений.
На третью неделю я поняла, что не выдержу и дня в этих стенах.
Дом в разы хуже, чем на Берро Драйв, он следил за мной, дышал в такт и подслушивал каждое обороненное слово, вторгаясь в мысли. Миртл права — в этих стенах жила магия, и она гнала меня отсюда прочь. Я никогда не чувствовала себя настолько чужой, пятым колесо в телеге, сорняком в розарии императрицы Жозефины.
Сидеть в клетке четырех стен в выгребной яме Готорна тоже не сахар, но разговорам с ведьмами я бы не задумываясь предпочла укрываться кашемировым пледом и завороженно наблюдать за пламенем свечи.
Я старалась не быть резкой во время разговора с Корделией, будто бы интервью все еще продолжалось, и она могла меня выставить вон и стереть память «абракадаброй», но и лебезить не планировала. Дух сестринства, вторая семья, защита и обучение магии — подарок с небес для любой другой девушки, но для меня — проклятие.
Мисс Сноу мне не доверяла, свято убежденная, что если меня отпустить, то я побегу к Майклу, брошусь на шею и выдам их несуществующий план с потрохами, точно он, глупый мальчик, не догадался, что против него плетут паутину интриг, и двое «мастеров» уже записалось в предатели.
Корделия поддалась на уговоры быстро. Может, это часть ее плана - она отпускает меня, я снабжаю Майкла недостоверной информацией, и они работают против него. Я слышала, что мисс Гуд жаждет сбросить его в бездну — рискнуть всем, но отправить дитя Сатаны блуждать там, откуда он родом.
Но у них нет идей, как предотвратить неизбежное.
***
Мне всегда хотелось, чтобы меня звали иначе — Лана («А» мягкая и успокаивающая, растекающаяся кленовым сиропом), Софи (созвучно sophisticated) или Деирдре («трепетные» звуки наслаиваются один на другой и напоминают об ирландской легенде). Я жила словно с неким проклятием, убежденная, что девушка с подобным именем никогда не добьется успеха: ее работы будут путать с другими или она затеряется среди других крошек «Элизабет».
И однажды Джейк придумал мне имя со всей детской непосредственностью, когда исписал печатными крупными буквами не один альбомный лист, вычеркивая различные буквы, меняя интонацию и ударение. Так родилась Эли́зе — красивая выдумка, основанная на немецкой форме имени, подстать фамилии. Я представлялась новым именем в Новом Орлеане и Лос-Анджелесе, занимаясь высшей формой самообмана, думая, что это придаст мне больше уверенности. Срабатывало.
Но ни одно из перечисленных имен я не решилась применить в официальных документах.
Глиняная табличка у дома горит в памяти куда ярче детских прихотей, а потому в строчке «имя» я печатными буквами вывожу «Катрина». Со мной должно остаться что-то в память о Новом Орлеане. Над вторым именем приходится изрядно попотеть, пока взгляд не падает на книжку по мифологии. Богиня помрачения ума, обмана и глупости. Строчка «фамилия» — самая сложная. Я никогда не думала, что буду менять ее. Рейзерн — фамилия запоминающаяся, эффектная и с чем-то немецким в дань памяти о прадеде, который не решился перерезать бритвой горло.
Перерезать.
Чувствую себя умственно отсталой все время, пока не прихожу к единственному объяснению нашей фамилии. Ну, конечно — razor — бритва. Вмиг я ощущаю себя человеком, совершившим нечто великое, хочется позвонить маме или папе, а лучше и правильнее бабушке и поделиться открытием. Но меня больше нет для них. Уголки губ медленно ползут вниз и, вдавливая стержень шариковой ручки в бумагу, я вывожу кривыми буквами новую фамилию, практически неотличимую от прежней, забирая еще один призрак с собой.
Я ушла от Корделии прежде, чем пришли новые документы, и выживала за счет тех средств, что удалось вывести с прошлого банковского счета. Чистое везение — карточка действовала еще месяц, а после невыведенные деньги заблокировали бы, пока не был бы оформлен перевыпуск. Выжить (не жить) на восемьсот долларов практически невозможно, аренда любого сраного трейлера обойдется дороже. Я жила в капсульном хостеле, где ни разу не потребовали документы удостоверяющие личность, и расплачивалась наличными.
Кое в чем ошибались все. Академия, может, и не сделала меня Верховной или супер-ведьмочкой-Сабриной, но прибавила уверенности и каких-никаких знаний. Стоя на перепутье, я сделала выбор в пользу псевдоволшебства и карьеры в сфере помощи людям, терапии или иными словами — зарабатывать деньги на том, что всегда интересует женщин — их дальнейшем будущем. Разносить блюда в кафе и бояться, что однажды меня накроют — занятно, устроиться в дрочильню и дрочить мужикам, исключив проникновение, — вполне неплохо, но бьет по самолюбию.