Дело в том, что когда-то мне хотелось быть значимой.
Первых клиентов я нашла в интернете. Это было просто. Женщины, которые нуждаются в ответах, сидят на форумах или на сайтах с онлайн-гаданиями на таро и после активно обсуждают результат, отказываясь верить, что вариантов расклада всего десять или двадцать (я насчитала пятнадцать). Ко всему многие до ужаса ленивы и предпочитают регистрации авторизацию через социальные сети, что упрощало задачу.
Я начинала писать им с разных страниц, училась входить в доверие, а после, якобы через сарафанное радио, говорила о хорошей ясновидящей, прорицательнице. Первый клиент — самое страшное, хоть я и узнавала об их проблемах еще до того, как они приходили в назначенное место — кафе, где играла восточная музыка. Женщины завороженно смотрели, как я бросаю три игральные кости (под видом особенных, предназначенных исключительно для прорицания), и с любопытством поглядывали на тасование карточной колоды.
Прорицанием особо на жизнь не заработаешь, но это лучше, чем ничего.
Тем более я не шарлатанка. Так я говорю себе всякий раз перед встречей, подбрасывая кости или прося «квирента» потянуть карту на себя.
Уехать было не так просто, как казалось на первый взгляд, и дело не в документах и службе безопасности. Я будто вырезала ножом без анестезии часть себя — доброкачественное ли новообразование или пласт кожи. Неутихающая боль горькими слезами выливалась наружу, жгла изнутри, оставляла рубцы на легких, как после запущенной пневмонии.
Я рассматривала северные штаты: Мичиган, Висконсин, Массачусетс, Аляска, - место, где никто меня не найдет. Маленькие деревни тоже ничего: их можно и нужно проскочить. Дорога в Луизиану закрыта на вечный ремонт, как и в Калифорнию, и в Техас. Сколько еще штатов станет для меня недоступно через пару лет?
Я отсиживалась в прекрасном местечке под названием Лафайетт практически на границе Техаса и Луизианы (два часа езды на автомобиле), которое не совсем подходило под описание деревни, хотя бы по той причине, что там был аэропорт — немаловажный фактор при выборе место обитания. Я пару дней прожила в Кроули (полчаса до Лафайетт) и могу сказать, что это дыра дырой: две крупные улицы, областной суд, неподалеку похоронное бюро, а через дорогу туристический центр. Обхохочешься.
В аэропорту мне всегда нравилось. Табло ближайших рейсов, приятное волнение, слезы радости встречающих, гул чемоданных колес, заученная до автоматизма фраза «Приятного полета». Региональный аэропорт Лафайетт тоже ничего, хоть и не сравнится со знакомым международным Нового Орлеана имени Луи Армстронга. В родном городе у нас тоже имелся крошечный аэропорт, правда, я там не была ни разу. Дедушка считал его амбаром, однако картинки в поисковиках говорили обратное. Внутри все слишком обычно, лишено изыска или фантазии. Хоть багаж сдавай, хоть кровь из вены — белые стены, крапчатые плитки на потолке.
Публика ближе к полудню, когда я решилась прибыть в аэропорт, собиралась непримечательная, что позволяло легко затеряться в толпе. «Командировочных» с небольшими кожаными портфелями и кейсами для ноутбука уже нет: они улетели ранними рейсами, хотя мне с трудом верится, что в Лафайетт обитают бизнесмены. Остаются те, кто разъезжается по домам после встречи с родственниками, на похороны, на дни рождения, свадьбы, или затерявшиеся путешественники, выбравшие не самый лучший маршрут.
Выбор точки назначения, честно говоря, не велик — Даллас, Хьюстон, Орландо, Атланта. Исключим то, что находится в Техасе и остается вспоминать географию пятого класса, гадая, что из двух крайних вариантов дальше от дома. Ни мотель, ни гостиницу я не бронировала, хотя бы по той причине, что сомневалась, уеду ли сегодня. Сумка, собранная еще в Кроули, неприятно оттягивала плечо и била по бедру.
Одежды у меня не было. Форма Готорна, одно платье (отданное навсегда одной из девушек, когда Миртл театрально отозвалась, что чувствует запах немытого мальчишки), две аляповатые блузки и одна юбка, доходившая до середины голени. На последние вещи пришлось изрядно потратиться, чтобы соответствовать общепринятому образу: никто не захочет слушать о судьбе и изменах от девушки, напоминающей учительницу испанского языка. Я меняла блузки, если сеансы повторялись, ярко красилась и носила дешевую бижутерию — на каждом пальце по несколько колец. Засыпать с сырыми волосами, закрученными в жгут или в неопрятный пучок, и вовсе вошло в привычку. Каждый день поганое воронье гнездо на голове. Но сегодня я не поленилась вычесать колтуны, воспринимая это как знак к отъезду.
Атланта почти в пятиста милях, Орландо в шестиста восьмидесяти пяти, но во Флориде я уже умирала, а в Джорджии… ничего кроме персиков нет.
Под итог я решила выбрать самый поздний рейс. Можно подумать, что тыкаться в темноте по окраинам в поиске недорогого хостела — прекрасная идея.
Ночью мне еще не приходилось летать. Электронное табло вылета с указанием авиакомпаний, — можно ли умереть еще раз, если воспользоваться лоу-костом? Зрение у меня в последнее время ни к черту и приходилось щуриться. Здесь какая-то идиотская система: вверху указаны самые ранние рейсы, давно совершившие посадку в Техасе, а последний рейс — он же первый завтра. Начиная с рейса в четырнадцать десять, напротив времени отправления бежит красная строчка «Задержан Задержан Задержан».
Что за чертовщина.
Люди не обращали на это дерьмо внимания. Может, в Лафайетт и принято задерживать и отменять рейсы каждый день, но пусть я стану исключением! Пробираясь сквозь сонную шатающуюся толпу, не нашедшую свободного кресла до объявления регистрации, краем глаза я уловила движение — черная фигура, не вписывающаяся в общий антураж любителей свободных клетчатых рубашек и однотонных футболок.
Майкл. Похожий на видение больного разума; всегда не вписывающийся в компании реднеков и толпищи невыразительных, узко мыслящих людей. Глядя на него складывается ощущение, что он взрослеет каждый день, торопится приблизить старость. Те разговоры Мэдисон и преподавателя Готорна я просто заблокировала в памяти, не хочу думать, что Майклу на восемь или десять лет меньше, чем мне, а все остальное оболочка.
Я сняла сумку с плеча, опасаясь случайно задеть кого-нибудь, и прибавила шаг. Вблизи Майкл выглядит куда хуже — помятым, болезненным. Миртл была права — я действительно бросилась ему на шею, хоть это и не совсем разумно, и никто не оценит. Черная рубашка пропитана запахом улиц и пота.
— Ты все еще жива, — в голосе слышалась надломленность. — Удивительно.
Знал ли он о моих попытках суицида? Сомневаюсь.
Взгляд Майкла схож со взглядом загнанного в угол зверя.
— Корделия и ее шавки, — надломленность сменилась сталью и ненавистью, — лишили меня всего.
— Что ты здесь делаешь? — больше одной тысячи миль, почти тридцать часов между школой Готорна и Луизианой. По внешнему виду Майкл проделал этот путь пешком без посторонней помощи. — Тебя так легко отпустили из школы?
— Считай, ищу ответы, что мне делать дальше.
Хороший вопрос. Я бы тоже не прочь узнать, что делать со своей жизнью, когда все пути закрыты, а уж тем более к особой публичности. Люди не примут меня как второго Иисуса, а вот сжечь — запросто. Подружку Корделии — Мисти (Майкл и ее вернул из личного ада) облили бензином и сожгли, кажется, в пригороде. (После этой истории мне снились кошмары две ночи).
— У меня ни малейшего представления о том, что делать дальше, Элизе. С чего начинать и к чему прийти.
Я выдохнула, плечо вновь заныло от непривычной тяжести сумки, но мне совсем не хотелось говорить ему об этом. Я вообще понятия не имела, каких слов он ждал от меня.
— А я совсем позабыл об этом! Мне никто, блять, не дал ни одного ебаного совета по уничтожению…
Несколько человек синхронно обернулись, охранник поправил рацию на поясе, готовый вызвать подкрепление, как только подтвердится его предположение о попытке устроить террористический акт. Слово «уничтожение» и не озвученное вслух «человечества» нихрена не способствовали благоприятному восприятию высказывания Майкла.