Иной раз я плакала даже от описаний, например, “прическа а-ля либидо рвется наружу” или “антенна радиоприемника”. После шуточных слов о Земле, вызывающей кого-то из космоса, я представила, что кто-то в самом деле сейчас в космосе и пытается связаться, но безуспешно. Ведь больше ничего не существует.
Я ничего не увидела. Не думаю, что если бы не было апокалипсиса, я бы стала заядлым путешественником, но когда ты погребен под толщу земли, то теряешь всякую возможность стать другим человеком, стать кем-то еще.
Недавно я прошла инициацию. Теперь я — настоящий обитатель Третьей станции.
Все это, конечно, образно.
Неделю или две назад один из Серых попытался уломать на секс свою подружку. Ну, так говорят. Мою версию с изнасилованием никто и слушать не стал. Разумеется. Я слышала, что она сопротивлялась и повторяла: «Нет, не надо, не хочу», пока он не закрыл ей рот тряпкой для полировки деревянных изделий, и ее слова не превратились в мычание и хрипы.
Я могла спасти ее дважды. Первый раз — воткнуть вилку ему в шею, а во второй — выбежать, когда за ними пришли, чтобы отвезти на казнь по выдуманным правилам. Я испугалась, что меня казнят тоже. Парадокс, но последние месяцы мое поведение было достойно золотой звездочки. У меня была книга воспоминаний, личный дневничок, называйте как хотите, а потому смерть до того момента, пока я не поставлю точку в конце последнего предложения, не вписывалась в планы.
Венебл была права. Я закрыла свои уши, спряталась в шкафу и раскачивалась там, пока гомон не стих, а на следующее утро молча переводила взгляд с одного лица на другое, замечая, насколько все они они безразличны к ночным потасовкам.
С той поры, когда пришло осознание, что в этой игре не предусмотрен победитель, но достаточно побежденных, мне открылась масса вещей, которые можно использовать для самоубийства. Например, штанга в платяном шкафу и белые чулки. Я могла обвязать их вокруг шеи, а другой конец намотать на штангу. Еще один вариант — выкрасть плечики из гардероба Серых (Энди мне показала общую комнату, пока никто не видел) и воткнуть острие в глотку или глаз. Они же придут на помощь при изнасиловании или принуждении вынашивать ребенка — можно порвать матку и умереть от внутреннего кровотечения.
Настоящий простор для сомнительного творчества.
Но моя смерть доставит удовольствие Венебл, я стану еще одной в списке тех, кого она сломала. А еще станет темой для бесед Коко и Галланта. Я желаю доставлять им всем такую радость.
С Галлантом у меня отношения и вовсе испортились. За прошедший год или уже больше? — я потерялась во времени, — волосы отросли настолько, что остатки черного цвета оставались лишь на кончиках волос. Мне хотелось избавиться от них, резать было нечем, а у цирюльника ножниц в арсенале больше, чем в парикмахерской в захудалом городишке.
Галлант был непреклонен. Твердил о потере музы, вдохновения и о том, что от моих рыжих прядей на него накатывает тоска и тошнота.
Ножницы, конечно, я у него стащила и криво обрезала все, что мне не нравилось, но взаимные оскорбления не прекращались.
Однажды я представила, что после такого вечера Галлант зажмет меня за какой-нибудь стенкой с мыслью воткнуть ножницы поглубже в глотку но, затуманенный продолжительным умерщвлением плоти, в итоге просто отымеет здесь, перехватив мои руки, чтобы после переплести пальцы и быстро кончить.
Первый раз сама мысль о похоти и желании вызвала забытое чувство удовлетворения, какой-то жизни и насыщенности, но при последующих оказывалась глупой. Галлант сам мечтал о подобном и никогда бы не стал инициатором, и дело вовсе не в сексуальной ориентации. Ему нравится быть ведомым.
Фантазия спасала, но быстро надоела, так как представлять тощего и беспомощного подонка Галланта раз за разом становилось сложнее, а остальные — не мой типаж. Тот Серый, которого казнили, выведя на поверхность, мне нравился куда больше, но в беседе тот был омерзителен, а в жизни не чистоплотен. Был.
От недостатка секса (его полного отсутствия) ничего не произошло. Гораздо страшнее было бы забеременеть в этих стенах. Во-первых, скрыть это будет невозможно, во-вторых, Венебл устроит страшный суд и не поведется на непорочное зачатие, в-третьих, если ребенку и позволят родиться, он долго не протянет и умрет, возможно, даже вместе с матерью. О дальнейшей судьбе тел не стоит думать.
Ничего хорошего.
Сегодня я проснулась до колокола. Последнее время нас будят только таким образом. Энди уже стояла в дверном проеме, готовая помочь со шнуровкой корсета или застежкой платья, если я попрошу. Насколько мне известно, но такая честь только для женской половины.
Еще одно утро.
Они все еще друг друга ненавидели. Я смаковала безвкусную воду, наслаждаясь шоу, упиваясь их раздражением. Идиотка Мэллори заявила, что следует выйти наружу. Как прекрасно! Просто прелесть! Какое-то подозрительно идеальное утро.
Я понадеялась, что они взбунтуются и свалят отсюда нахрен, и тогда наступит покой и относительная тишина, нарушаемая только музыкой. Последние две недели играла композиция «Время в бутылке». Мне она нравилась. Надеюсь, что наши «диджеи» свыше оставят ее еще на пару месяцев.
Стоило послышаться стуку трости, их азарт сразу же поубавился. Они боялись Венебл, наверное, сильнее, чем смерти, хоть разницы между сколиозницей и костлявой практически не было. Наверное, Мэллори опасалась, что получит тростью по своему невыразительному лицу. Я бы отказалась от еды на неделю, чтобы сделать это вместо Венебл.
У нее было объявление. Когда Вильгельмина говорила, что у нее есть для нас новость или объявление, бессмысленно было ждать и надеяться на что-то хорошее, но таков уж человек - вера в добрые известия искрой вспыхивала в подсознании каждого. Но искра не значит, что будет пламя.
Это был наш последний завтрак. Иви прокомментировала это как эффективную технику похудения, и они снова сцепились между собой, перекрикивая глупую и напыщенную (как сама Дайана) речь.
— Я достаточно сильный, чтобы воткнуть эту вилку в твою шею, — завопил Галлант, размахивая столовым прибором в воздухе.
Это уже по моей части.
Я глупо улыбнулась, промокнув губы салфеткой. Не скрою, мне стало нравиться присутствовать за завтраком и являться словно бы частью какого-то большого телешоу со скрытыми камерами.
Меня стало забавлять происходящее из-за прогрессирующего сумасшествия? Или потому, что я последовала старому завету — «Не можешь изменить ситуацию — измени свое отношение к ней» или совету Ганди, который уже озвучивала Майклу?
Я склоняюсь к последнему. Признавать сумасшествие все-таки не хочется.
Когда Галлант кинул тарелку в стену, я удивилась. Что-то новенькое. Последующая мысль была лучше. Тарелки керамические, осколки крупные и несколько из них можно будет подобрать. Настроение улучшилось. Зачастую я ощущала себя ребенком, мое эмоциональное состояние было соответствующим. Забрать порцию парикмахера, словно стащить еще одну шоколадную конфету на глазах у взрослых?
«Что ты сделаешь? Пристрелишь? Стреляй!»
А потом снова раздался сигнал тревоги. Хвала небесам, что не нарастающий. Комната залилась алым светом.
Я думала, что за прошедшее время нашла в себе силы забыть это, звук больше меня не испугает, не заставит кричать; но стоило ему наполнить пространство, как я прижала ладони к ушам и зажмурилась, словно опять оказалась в платяном шкафу.
Не кричи, — прошептала я самой себе. — Не кричи, не кричи. Все хорошо. Все в порядке. Все хорошо.
Нам велели разойтись по своим комнатам и подумать над поведением. Второе, конечно, не произнесли вслух, но это подразумевалось. Я оставалась в столовой до последнего, выжидая, пока уйдет Венебл, чтобы подойти к осколкам. Кубик оставался таким же, думаю, их пичкают чем-то, чтобы они не таяли и не теряли формы. Крупный осколок я подумывала забрать с собой, но его нигде не спрячешь.