Sher— My Baby Shot Me Down
Ночью я не могла уснуть. Все время поглядывала на дверь, боясь, что ко мне кто-нибудь постучится. Свечи не тушила - пусть оно все сгорит к черту. Я навалила все, что казалось надежным к двери, построив подобие баррикады, и после того, как трижды выглянула в коридор, чтобы удостовериться в затушенных свечах в парадной, легла в кровать.
Рядом устроила вилку и нож, словно соблюдая правила этикета.
Все еще страшно.
Я подумала, что меня поимели. Ничего нового, но все же обидно проигрывать, пусть даже и без объявления войны. Мне не нравилось, что ситуация вышла из-под но контроля, пусть и мнимого. Обманывать себя — нехорошо.
Только под утро мне удалось уснуть. Мне приснилась мама и тот дом в Калифорнии, в котором она жила, а еще ее коллекция лаков для ногтей. С десяток оттенков красного, желтые, розовые, песочные, золотистые и перламутровые. Я крутила в руках пузырек за пузырьком пока мама расхаживала по комнате, жалуясь на то, что у нее сохнет кожа рук. Мне пришло в голову порекомендовать ей крем с ароматом ванили, который уже выручал ранее. Мама сказала, что знает об этом, но о чем именно не уточнила. Я испугалась, что она узнала о дрочке мужикам в салоне и на автомобильных парковках.
В страхе я распахнула глаза, удостоверяясь, что все еще нахожусь на станции и никто не вломился в мою комнату. Баррикады так и остались нетронутыми. Я списала приснившееся на паранойю. Все хотели выжить и унести ноги до того, как в дверь постучат каннибалы, а мне ничего не хотелось. Я настолько устала, что продолжать жизнь мне надоело.
За завтраком Галлант говорил о том, как всю ночь не смог сомкнуть глаз из-за волнения перед интервью, что было не в его стиле. Коко продолжала бросаться шпильками в стилиста и его несравненную бабулю, убежденная, что ей найдется место в Святилище, а старухе — нет. Единственный талант Вандербилт — унижение и высмеивание людей. Шутка про зал для бинго мне пришлась по вкусу.
— Ты в самом деле не пойдешь на интервью? — поинтересовался Тимоти, проявляя не то заботу, не то холодный расчет, направленный на устранение конкурентов. — Низко оцениваешь свои шансы?
— Ну что ты, — я делано бережно коснулась его запястья, словно говорила с душевнобольным. — Я выше этого. Вроде как.
— Не боишься остаться здесь? — его голос прозвучал обеспокоено, будто бы мы были лучшими друзьями. Не исключено, что он счел меня любительницей адреналина, которая только притворяется, что ей все нипочем, но в последний момент бежит вымаливать свою жалкую жизнь.
Я отрицательно покачала головой.
Кэмпбелл был первым и последним человеком, который побеспокоился о моем выживании. Приятно. Обо мне никто не беспокоился последние лет пять или десять, оттого позабытое чувство заставило меня ненадолго изменить мнение насчет парня. Он не виноват в том, что я озлобленная сука. Добрее Венебл, но ненамного. Мысль об этом меня пугала.
По правде говоря, мне стало интересно, что будет говорить Галлант, но подслушивать средь бела дня невозможно, поэтому я бездумно околачивалась поблизости, будто бы любуясь огнем из преисподней или местами, где раньше висели портреты. Венебл, наверное, заставила снять все неугодное взгляду.
Серые полировали пол. Пару раз я замечала в пролетах эту девчонку, Эмили. Она весьма умная, но слишком самоуверенная. Думаю, мы бы подружились, если бы учились в одном университете.
Когда за дверью послышались шаги, я отошла в сторону, прячась ближе к лестнице. Насколько я помню, если стоять лицом к двери, то особо ничего не разглядишь . Я в «слепой» зоне, но все равно ощутила, как вспыхнули щеки, будто бы меня застукали. Ничего не произошло.
На лестнице второго этажа показалась Коко, пощипывающая себя за щеки для достижения румянца. Выглядела она, конечно, безупречно, переодевшись в какое-то платье с глубоким вырезом, которое сама и смастерила. Всякое средство сгодится, если поможет достичь цели. В последнем, правда, я сомневалась, как и сама Вандербилт, что нервно одергивала платье вниз и вновь поправляла. Святая проблядь.
Уже у дверей она покачала головой, будто бы отгоняя дурные мысли, а после ее губы дрогнули в ухмылке а испуганное, почти детское лицо исказилось в гримасе самоуверенности и самовлюбленности. К сожалению, Коко меня заметила.
— Он что, — говорить во весь голос у дверей — верх идиотизма, — еще не закончил?
Я отрицательно покачала головой. Вандербилт могла обратиться к любой Серой, которая занималась полировкой пола.
— Манерный подонок, — выплюнула она и быстрым шагом направилась к лестнице.
На втором этаже показалась Мэллори с плетеной корзиной для белья. Раз в месяц наше постельное белье кипятили в каком-то растворе, отчего в первые дни простыни напоминали наждачную бумагу. Коко потребовала, чтобы ее вещи кипятили дважды в месяц, а еще лучше каждую неделю. Прихоть, на удивление, выполнили.
Заметив верную прислугу, она завопила: «Мэ-э-э-эллори!» и побежала по ступенькам.
«Мне нужно другое платье! Переодень меня!»
«Но… я еще не убрала то, что мне сказали»
«Живо!»
Я откровенно злорадствовала, наблюдая за серой мышью, которая покорно потащилась, понурив плечи, за лиловой королевой. Иной раз меня охватывала зависть из-за отсутствия права распоряжаться этой блеющей сукой. Я бы заставила ее вытирать мне зад и давить черные точки с носа, наслаждаясь, как искажается отвращением ее лицо. Возможно, прокричала бы, чтобы она держалась от меня подальше и никогда не прикасалась. Не знаю. Это все равно в теории.
Когда вновь послышались шаги, я поспешила к противоположной стороне: прочь от парадной лестницы к пути, по которому вела в первый раз Венебл. Один из минусов и одновременно плюсов школы Готорна — здесь много мест, где можно спрятаться. Правда, никогда не знаешь, куда приведет очередная лестница. Я все списывала на плохую память и то, что до недавнего времени у меня отсутствовала всякая нужда прятаться или выискивать особые пути. Ненависть к главной не побуждала таиться на третьем этаже или пролезать куда-то.
По старой привычке я часто касалась пальцами края стен, будто бы ища у них защиту. Неподалеку от парадной лестницы есть две выбоины, которые перфекционистка Венебл не потрудилась замаскировать. Мне стала интересна история их возникновения. Появились ли они во время превращения школы в Третью станцию или же кто-то из студентов бросил котел с оборотным зельем в стену?
Волноваться о том, что меня встретят в одном из коридоров было бессмысленно. Свободное перемещение никто не запрещал, а от четырех стен одной клетки сходишь с ума гораздо быстрее, чем от пятиугольной парадной и запаха полироли.
Я встретила трех Серых. Они выглядели самоуверенно и не слишком усердно оттирали воск. Что-то изменилось с появлением Лэнгдона. Возможно, наши «рабочие муравьи», как любила называть их Венебл, почувствовали, что у всех тут равные шансы проебаться на «Кооперации» и остаться здесь. Меня забавляло другое: почему никто не думал о том, что жизнь не изменится, если сменить одни стены на другие? Ближайшие годы мы будем вынуждены прятаться, бояться радиации и ее последствий, а когда кто-то поумнее даст сигнал, вскинет белый флаг, то люди будут слишком запуганы. Эти комнатные цветочки, что привыкли к поливу в определенные часы, не смогут возродить планету. Не то время. Мы — отвратительное поколение псевдозащитников мира, от которого ничего не осталось.
Постойте, почему «мы»? Я не буду причастна к этому. Не хочу и не буду.
— Он стремный, — тихий голос в пролете мне хорошо знаком. Тимоти. — Этот Лэнгдон… Я ему не доверяю.
— Как мы вообще можем кому-то верить?
И этот голос мне знаком. Тимоти и его подружка держались особняком, будто бы они лучше остальных, и дело вовсе не в их идеальных и уникальных ДНК. Они пытаются доказать, что живут, что не мертвы и в них сохранилась человечность, которую растеряли прочие.
Я не знаю, что говорить про себя. Мысли о родных, красочные сновидения — мой кошмар, разрывающий душу. Я сплю с ножом и ношу вилку в чулке. Я еще могу испытывать сострадание и жалость, но надолго ли меня хватает?