Последнее время в жизни какой-то переизбыток религии, точно Библию от корки до корки выучила. Времени было предостаточно.
Кулак сделала шаг назад. Я восторжествовала. Гиена Мид опустила глаза на лакированные ботинки. Я возрадовалась.
Говорят, что светлые моменты скоротечны. Радость моя была недолгой. Меня дернули назад, как безвольную марионетку; от испуга вилка полетела вниз, звякнув о металлические стенки очага. Жаль, что не воткнулась в голову Мудака. Я поменялась местами с Эмили и завопила от очередной волны обиды и чувства поражения.
— Сэр, мистер Лэнгдон, сэр, — голос Мид задрожал. Только не это. — Приношу извинения за недопустимое поведение. Позволите? Это успокоительное, — она несколько раз щелкнула по шприцу, выпуская воздух. — Девушка нездорова.
— Не стоит. Жители Третьей станции — подопечные «Кооператива» и…
— Мисс Мид! — перебила я. Его ли это руки или кого-то из подопечных — неважно. — Мисс Мид, я согласна! Согласна!
Минуту назад мне бы хватило ума переломать пару позвонков, но теперь я была готова броситься ей в ноги и умолять о комнате дезинфекции. В голове промелькнула сцена в Калифорнии, о которой хотелось позабыть: паника, вынуждающая сопротивляться, распространяющая импульсы борьбы в каждую клетку тела. Боже, если так будет проходить каждый день в Святилище или на Третьей станции, пока не кончится отбор, то прекрати агонию.
— Передайте мисс Венебл, — меня никто и слушать не стал. — Я крайне разочарован происходящим на Третьей станции. Ваши люди, конечно, живы, но истощены морально и представляют угрозу для окружающих и самих себя.
— Да, сэр, — пролепетала испуганная до усрачки Мид.
— И передайте, — он растягивал слова, источая смрад ужаса, скрытого под дружелюбной личиной “нам незачем враждовать”. — Передайте, что мне не нравится самочинная казнь без веского повода.
— Да, сэр, мистер Лэнгдон.
Кулак и рта не открыла от страха. Какие они жалкие.
И я не лучше.
Когда дверь за спиной закрылась, я задержала дыхание, точно перед прыжком в обрыв. Любое неверное слово, может, привести к поражению. Выигрыш-выигрыш — грязная ложь, чтобы обезопасить рассудок от бесконечных унижений после проигрыша.
Тело изнывало от боли, распространившейся от пульсирующих висков до подрагивающих кончиков пальцев. По утру на ребрах будут отпечатки чужих рук, как раньше. Я покорно опустила глаза, сцепив пальцы в замок, и смотрела только туда, куда могла — перед собой: сияющие кожаные сапоги и край покрывала на кровати.
— Ты не перестаешь удивлять. Я бы сказал, не разочаровываешь.
Он произнес это так весело, без тени гнилой насмешки и желания отомстить за побег. Я напомнила себе, что являюсь плохим стратегом. Нельзя предугадать развитие разговора по одной фразе, если твой собеседник не Коко или Иви.
— Я рада, Мистер Лэнгдон, что Вы находите происходящее забавным.
Я специально расставила акценты, отметая всякую фамильярность, сдерживаясь, чтобы не сделать кривой книксен. Черт знает что. Нарядили в платья, разыграли сценки из какого-то исторического телесериала, осталось пройти на плаху и случайно наступить на ногу палачу.
— Оскорбляешь последними словами управляющую, нарушаешь правила поведения в обществе, бросаешься обувью, бегаешь с колющими предметами по помещениям, рыскаешь в чужих комнатах и воруешь, в конце концов.
— Мисс Венебл сумасшедшая. Мне нужно как-то обороняться при нападении.
— Я почему-то не видел, чтобы Венебл бегала по лестницам, бросалась обувью или размахивала вилкой.
Воображение нарисовало, как управляющая, удерживая в одной руке вилку, а в другой трость, бежит по лестнице за кем-нибудь или швыряет обувь вместе со своей палкой, отломав предварительно набалдашник. Я нервно дернулась и истошно засмеялась. Смех прозвучал хуже, чем скрип ножом по гладкой стеклянной поверхности или треск рвущейся ткани.
— Вы смешной.
— Я рад, мисс Рейзор.
Решил отплатить той же монетой? Я подняла глаза, почувствовав прилив былой уверенности, а еще что-то похожее на спокойствие и безопасность. Как раньше. В прекрасном неведении после воскрешения. Майкл Лэнгдон наблюдал за мной с плохо скрываемым интересом и раздражением. Он все еще злился?
Левая рука вновь занемела, будто бы я отлеживала ее длительное время. Я потерла предплечье, стиснув зубы. Не больно, но приятного мало.
— Что с рукой?
— Онемела. Потянула мышцы, наверное.
Он кивнул и перехватил за запястье, развернув руку ладонью вверх, закатил рукав платья. Горячие руки, прикосновение которых вызывло позабытое и приятное покалывание. Кажется, он сошел со страниц воспоминаний, затерялся в строчках и принял новый внешний вид. В отличие от меня. От тонких костей, обтянутых болезненного цвета кожей захотелось отвернуться. Я не смотрела на себя в зеркало, не касалась волос, что вылезали пучками, оставаясь на расческе и в сливе в душевой.
— И не скажешь, что была сломана.
— Она и не была, — я махнула правой рукой.
Майкл переключил внимание на правую руку, повторив уже знакомые движения, а после удовлетворенно покачал головой. Сломает еще раз? Я отдернула руку и опустила рукава до костяшек пальцев.
— Начни говорить, — я подумала о кукле, которую тянешь за нитку в спине, и она произносит неизменное «Мама!», или плюшевых игрушках для детей, работающих по такому же принципу, но им следует нажимать на лапы или живот. — Мне начинает казаться, что ты обманывала меня все это время.
У меня был не один десяток вопросов. Самые распространенные и банальные: зачем я здесь? что будет дальше? как ты сделал все это? Что правда, а что выдумка для окружающих? Сколько еще времени предстоит провести в бункерах под землей? Что ты наделал, Майкл?
За что ты так со мной?
— Какие у тебя предположения на этот счет? — голос сквозил издевкой, змеиным ядом, которого бы хватило, чтобы сдохнуть в попытке отсосать его из раны, точно в кино. — Не стой, присядь, — он кивнул в сторону края кровати, — и перестань делать вид, что ты не знаешь меня. У нас нет причин для вражды.
От последней фразы меня уже мутило, но я послушно присела на край кровати, сдвинув в сторону плед, запуская руку в кашемировую ткань. Хотелось укрыться им и пропасть, замотаться гусеницей, а улететь бабочкой, избавившейся от оков.
Что-то забыла. Майкл обогнул кровать и любезно устроился на стуле, что словно материализовался из воздуха. Я списала все на невнимательность в прошлый раз и забывчивость после… Нечто над потолком.
Тварь в латексном сияющем костюме на потолке. Я резко запрокинула голову, но ничего не обнаружила. Ноутбук тоже пропал с кровати. А существовали ли они вообще? Я задала эти вопросы по очереди.
— Сейчас же ничего нет.
Я согласилась. Молиться о рассудке здесь запрещено, поэтому я понадеялась на удачу и то, что этот ублюдок не разнесет в щепки остатки здравого смысла.
— Не передумала? Все еще отказываешься участвовать в отборе?
«Отбор» тоже плохое слово. Я не товар, не испорченное мясо на рыночном прилавке, не лущеный горох и не индейка на День Благодарения.
— А сам как думаешь? — язвить мне понравилось. Я вошла во вкус после пары реплик. — Ты выразил «желание познакомиться с каждым из нас». Мы с тобой знакомы, хоть мне и кажется, что я о тебе ничего не знаю.
— Взаимно. Я не припоминаю, чтобы ты бросалась на людей с ножом и вилкой. Откуда такая уверенность, что мне захочется говорить с тобой вне отбора? Тратить на тебя время, когда существуют потенциальные кандидаты? Те, кто готов сделать все, чтобы спастись, а не просто разговаривать.
Я разозлилась. Хотелось влепить ему звонкую пощечину, вылить часть негативных эмоций и снова пуститься в бега по Третьей станции. За стеной Венебл, порка и привычная серая рутина, пока здесь относительный покой и безопасность.
Спустя время молчания в дверь постучала эта дрянь Мид с тем же шприцем.