В параллельном холле мелькнула фигура Эмили. Ее лиловые платья мне нравились больше — в них не складывалось ощущения, что задница двигается сама по себе и живет отдельно от тела. Лиловая бархатная ленточка на ее шее напоминала обезглавливание, правда, цвет иной. Она редко меняла украшения — ленточка да идентичная ленточка, только с камеей.
Со дня, когда я (якобы) спасла ей жизнь (это и в мыслях звучало напыщенно), мы не обмолвились и словом. Я подумывала, что Эмили меня ненавидит и предпочла бы смерть с возлюбленным, нежели пустое существование. Нельзя жить без любви, где нет тебя и мне… и все такое. Может, она не осознала?
Заметив меня, Эмили приветливо махнула рукой, облаченной в серого цвета митенки. Техасское, мать его, дружелюбие. Ненавижу этот жест. Предвестник беды, неудачных знакомств и очередное напоминание о том, что существовало в присыпанном пеплом прошлом. Она шла быстро, но чуть-чуть прихрамывала, и в памяти всплыли ее смуглые коленки. Я представила синяки — большие, размером с блюдце, покрывающие всю коленную чашечку, точно наколенники для безопасного катания на роликах.
— Катрина же, да? — она дотронулась пальцами до моего плеча, поправляя рюши на рукаве. Смесь акрила соприкоснулась с муслином. — У меня не было времени, чтобы сказать спасибо.
Я отмахнулась. Пустяки. Любой бы так сделал, но не делал. Девчонка практически не говорила о возлюбленном, упомянула, что он умер от кровотечения, и спросила про «Отбор». Пойду ли я на него.
Парень вроде любил ее, по крайней мере, жизнь отдал.
В стенах Третьей станции живет нелюбовь и человеческие пороки. Она переключилась на выживание и борьбу, возомнила себя хитрее. Эмили, что пыталась перехитрить Дьявола. Внизу послышалась возня и лязг, вынуждающий, обязывающий вернуться. Девчонка моментально сбежала.
Может, Майкл и прав в том, что человечество — чан с дерьмом и порубленными крысами, и любая «Кооперация» имела решающее значение. Этот поступок «топит» или превозносит среди остальных? Я не уверена, что знала ответ.
До конца парадной лестницы четыре-пять ступенек. Я остановилась на шестой, мысленно добавив еще две шестерки вперед. Возня стихла, но ненадолго: времени аккурат хватило, чтобы вернуться назад, гадая, что могла ляпнуть блеющая идиотка. Послышался звук битого стекла, гул и Мэллори распахнула обе двери, отчего те ударились о стену, и вылетела, точно пробка из бутылки. Хватило ее меньше, чем на три ярда — она распласталась на полу, но быстро поползла вперед, не оглядываясь.
В глубине кабинета таилась колкая тьма и единственным отблеском света был слабый огонь в камине. Майкл смотрел куда-то в пустоту, возможно, на наполированные доски или пыльные лестничные балясины, а после перевел взгляд в ту сторону, где позорно скрылась девчонка. Впервые за все время знакомства мне довелось увидеть его уязвимым, а допустить такое было не в его характере.
Уж лучше злость, чем неприкрытая демонстрация страха.
Подобрав тяжелый подол, я быстро спустилась вниз и подвинула дверь ближе; проделала то же самое с другой половиной. Кабинет окончательно погрузился во мрак. Все свечи повалены на пол. Свет от пламени камина не в счет, его слишком мало для такого пространства. Вытянутый коробок спичек оставался на неизменном месте — неподалеку от камина, что вполне логично. Терка для зажигания по бокам девственно чистая. Еще бы.
Я подняла несколько свечей, перепачкав пальцы в еще теплом воске, не успевшем застыть. На натертом полу уже образовалась приличных размеров лужица от опрокинутых порывом свеч. Чиркнула спичкой, оставляя первую глубокую отметину на боку коробки. Тонкая щепка вспыхнула, но свечи загорелись пламенем до того, как я поднесла спичку к фитилю.
Ступор подошел к концу. Я потрясла спичку в руках, гася пламя, которое неумолимо подбиралось к пальцам. Майкл стал выглядеть чуть живее, но не намного. Он что-то увидел или нашел или еще черт-знает-что произошло. Вряд ли затянувшееся молчание и уязвимость вызваны отказом или тем, что Мэллори послала его на хрен. Я делала это с завидной регулярностью и в мыслях, и вслух, но не смогла вызвать подобной реакции (к сожалению).
Что-то пошло не по плану.
— У тебя дрожат руки, — разговор нужно было завязать. — Если тебе станет легче, то Серая падаль и меня раздражает.
Майкл выпрямился, вскинул голову, возвращая себе владение ситуацией. Губы его растянулись в мефистофелевской улыбке.
— Ты здесь чтобы поддержать меня? Очень мило с твоей стороны. Всегда знал, что ты не сможешь удержать себя в руках и побежишь утешать каждого. Жалость — плохое качество, особенно, если ты собираешься сострадать мне, Элизе.
Блять. Ну какой же мудак.
— Я пришла поблагодарить за спасение от старухи Мид. Не более.
Он завел руки за спину и сделал несколько шагов навстречу, вторгаясь в личное пространство. Я отвела взгляд к горящим свечам. Капли воска, что застыли на основании, напоминали дорожки слез.
— И не забыла оскорбить, — усмехнулся Майкл. — Присаживайся, поговорим.
Он указал на кресло, что стояло в гордом одиночестве у кофейного столика. Второе было сдвинуто к письменному столу. Я выбрала то, что у столика — оно ближе к двери. Подушку из-под спины скинула на пол. В помещение и без того жарко, чтобы позволять синтетике греть позвоночник.
Пышная юбка платья смялась, вызвав волну раздражения. На стуле сидеть удобнее — складки ткани могут спокойно спадать вниз. Стиснув зубы, я одернула юбку и пересела на кофейный столик, вернув подушку на место.
Лэнгдон не без смеха наблюдал за этим цирком.
— Что сделала Мэллори? — я надеялась, что голос прозвучал ровно и жестко.
— Хочешь поиграть в журналиста? Ну, давай поиграем и реализуем твои несбыточные мечты, — он присел на край стола, отодвинув в сторону кипу одинаковых папок. Мне захотелось найти среди них свою и сжечь. — Ничего. Скажем так… Я нашел в ней кое-что, что мне не нравится, а ты знаешь, что предпочтительно делать в подобной ситуации. Если что-то не складывается — надо срезать на корню.
Слова о несбыточных мечтах о журналистском поприще полоснули по сердцу бандитской заточкой. Если он каждому лез в голову, вынимая грезы сказочного будущего, пережевывал, а после выплевывал розовой жевательной резинкой в лицо, то неудивительно, что об отборе никто не хотел вспоминать.
— До последней ведьмы, верно?
Майкл довольно кивнул и поправил на пальце один из перстней. На крупном черном камне отразились языки пламени. Что это, драгоценный камень или простая стекляшка?
— Но я все еще жива, — заметила я, уперевшись ногами в подлокотник кожаного кресла. — До последней ведьмы.
— Сама знаешь.
Верно. «Я не большая ведьма, чем ты — колдун». Разговор превращался в обмен красивыми и неестественными цитатами. Может, мы и нарядились в духе прошлых столетий, но не обязательно же при этом соблюдать высокие манеры тех лет! Я вновь напомнила про уничтожение шавок Корделии.
— Ты — последняя. Всех до последней. Я приверженец такого исхода. Не умело сформулировал свою мысль, тебе должно быть знакомо.
Меня замутило. Левая рука вновь занемела, словно по щелчку пальцев, словно была готова отвалиться в любой момент, как у куклы из магазина “Все за один доллар”.
Он помнил.
«Что плохого быть человеком, которого я люблю?»
— Хочешь раскрою секрет? — я повернулась на голос, но Майкл уже выпрямился и принялся медленно расхаживать по кабинету, словно смакуя момент. Интонация слова «секрет» мне не понравилась. Ничего хорошего от него не услышишь. — Даже два секрета.
Я согласилась и последовала его примеру — выпрямилась и заняла оборонительную позицию, но ближе к двери. Избегать, сбегать и прибегать. Я быстро отмела эту плохую идею, как и размышления о значение слова «бег»: его синонимах, антонимах, словообразовании и звучании на других языках. Приберегу это для ночи.