Зачем бороться? Эта мысль не давала покоя, но делала особенной. Побороть базовые инстинкты и не хвататься за жизнь — дорогого стоит. Я понимала, что это ложь. Я просто не осознала происходящее и была убеждена в бессмертии, когда жизнь, может, и прервется, но однажды черная дверь распахнется вновь. Майкл Лэнгдон, заведя обе руки за спину, спесиво обогнет личный ад и вызволит обратно.
— К чему весь разговор на тему ублюдков? Меня предали? — я старалась, чтобы голос прозвучал беззаботно. Правду слышать не хотелось, но отступать было бы глупо и трусливо. — Это не два вопроса, а уточнение.
— О тебе очень весело отзываются окружающие. Например, Венебл. По ее мнению, девчонка Вандербилт — безмозглое порождение инцеста. Угадаешь свое прозвище?
— Конченая истеричка или сумасшедшая сука?
— Банально. У нее фантазии больше, чем у тебя, а потому ты — абсцесс или неоперабельная опухоль на теле человечества. Мое любимое — неуправляемая падшая девчонка «не-все-дома», что насосала на золотой билет. Твое безумие никому не пришлось по вкусу, к сожалению.
Ничего нового. И все же слова Венебл оскорбили, хоть я и не сомневалась, что драная сколиозница обо мне такого мнения. Недотраханная сука, дрочащая тростью, пока никто не видит. Нестерпимо захотелось ворваться к ней в комнату, завести разговор и бросаться предложениями, содержащими слова: «абсцесс», «опухоль», «отсос». Клянусь, если, вскинув кости, мне выпадет шанс избить ее без последствий, я им воспользуюсь. Аминь.
Майкл задумчиво и почти не моргая, смотрел на меня, водя указательным пальцем по гладковыбритому лицу. Я пришла к мести сама или это очередная уловка? Может, Венебл ничего про меня не говорила, а он взращивал во мне ненависть, заставлял усомниться в реалистичности происходящего?
Я попросила не копаться у меня в голове. Лэнгдон заверил, что и не думал об этом, напомнил об отсутствии причин для вражды и объявления друг друга супостатами. На краю стола располагался черный стакан с канцелярскими принадлежностями. Я без спроса забрала его в руки и принялась перебирать затупившиеся карандаши и ручки с пустыми стержнями, прозрачные стенки которых хранили немного чернил.
— Речь все же не о Венебл, — добавил Майкл, забрав у меня из рук новую игрушку — карандашную точилку. — Расскажи о своей подружке.
Я раздосадовано сцепила пальцы в замок, напоминая себе, что всякое слово, произнесенное им, может быть ложью. Предательство со стороны Серой — что-то новенькое. Руки похолодели от страха, будто бы тело знало лучше, чем разум. Я отозвалась практический заготовленной фразой: «Друзья — не прислуга, но с прислугой дружат».
— Похвально. Ты, конечно, ей доверяешь, не сдерживаешься, жалеешь. И незадача, — голос снова перешел на шепот, — она не верна тебе, не чтит излюбленный мисс Гуд дух сестринства, и свет, который ты, вероятно, видела в ее компании, оказался тьмой.
«Я — не бывшая балерина, не списывайте», «Мисс? Все хорошо?», «Какое платье вы хотите сегодня?», «Вы не должны обращаться ко мне иначе. Меня зовут Энди», «У меня еще много дел, прошу прощения».
Он мне это внушает. Пытается стать единственным, кому я смогу доверять, чтобы окончательно сломать, чтобы мне было некуда и не к кому бежать.
— Ложь. Сколько времени потребовалось, чтобы придумать историю?
Майкл фыркнул. В очередной раз напомнил об отсутствии повода для хитросплетений лжи, а после добавил пару слов о Коко, смешавшей своего ассистента с дерьмом, будто бы это могло утешить.
«Если бы мне хотелось сделать что-то, ты бы никогда не догадалась».
Я заверила в обратном.
«Легко тронуться умом, придумывая все, что ты мне приписываешь».
В одночасье потерялся интерес к происходящему. Думала, что замолвлю слово за парня, Тимоти, но вовремя отогнала эту глупость. Это наведет на соответствующие вопросы со стороны каждого, а еще Эмили не убивалась по нему, не рыдала, не засиживалась в шкафу его комнаты, вдыхая запах еще не выстиранной одежды.
Наделять людей хорошими качествами и поступками — большая ошибка. Чаще всего ожидания не будут соответствовать действительности.
У меня оставалось еще много вопросов, а полученные ответы — пустой треп, который занял не менее бесполезные часы. Этим мне и придется заниматься ближайшую сотню лет: разговаривать с ним, выходить из себя, слушать неприятные вещи и не получать ничего полезного взамен?
Когда-нибудь ему надоест и моя жизнь оборвется. Это предположение успокаивало, создавало иллюзию надежды на освобождение, поэтому я не спешила бросаться в ноги и умолять отпустить, выжечь душу, превратив в горстку пепла. Пыль, что укроет тонким слоем сияющую кожу сапог, будет втоптана в трещины в полу, забьется в углы и осядет на балясинах.
— Одна просьба, ладно? — я подошла ближе к двери, но не спешила ее распахивать. Не хочу обнаружить тех, кто припал ухом к щели, думая, что улавливает каждое слово. — У меня нет желания попасться на глаза старой карге. Ну, мисс Мид.
— Пожалуйста, не говори о ней так, — интонация переменилась до неузнаваемости. Майкл произнес это мягко и почти умоляюще. — Это ее работа — выполнять команды.
«Не команды, приказы» — прозвенел голос мертвеца-военного в голове.
— Сделай одолжение: не оскорбляй ее в моем присутствии. Мисс Мид дорога мне.
«Твоя Корделия уничтожила всех, кто был мне дорог. Она сожгла мисс Мид!»
— Скажи еще раз.
Мисс Мид. Конечно. Из его уст ненавистная фамилия звучала иначе — мягко, приторно-медово, наводило на мысль о лугах***, если бы я слышала имя только от Майкла. Другие говорили о ней, точно о неизлечимом диагнозе, плевке в лицо.
— Ты смог вернуть ее?
— Не совсем. Она создана отделом исследований, запрограммирована исполнять мои приказы. Во имя безопасности, правда, ей стерли память, но придет время, и мисс Мид снова будет на моей стороне. Храни копию, если дорог оригинал.
«Копию», «оригинал», «храни», «дорог».
Глаза забегали по комнате, будто бы искали что-то важное. Тело снова не подчинялось, оно жило своей жизнью, побуждало быть внимательнее, осмотрительнее, осторожнее. Казалось, что я уменьшаюсь и исчезаю, растворяясь в пламени, точно сделана из олова; нужно ухватиться за что-то. Любое подношение будет кстати.
Я хотела сбросить туфли и подогнуть ноги под себя, ступни заледенели, кажется, одеревенели. На щепках далеко не убежишь — они с треском сломаются.
Тело пробил озноб. Я потерла сухие ладони, жмурясь от неприятного звука. Скажи это, давай, ты сможешь. Говори. Ты же знала, что ты — каприз, еще один каприз, который, правда, подается не в красивой коробке, как кукла «Барби» на пятый день рождения.
Твоя коробка — гроб.
— Что мне нужно сделать? Отрезать клок волос? Снять пласт кожи? Я могу это сделать! — рука потянулась к ножу в чулке. Столовый прибор поблескивал зловещим светом, будто серп или лезвие гильотины — один взмах и все закончится. — Хоть сейчас! Ты мне только скажи, что тебе нужно от меня, я сделаю, клянусь. Создашь себе еще одну копию отделу, они не откажут Сатане.
Майкл ничего не ответил, не покачал головой, не поправил перстни на утонченных, словно у пианиста, пальцах. Я оробела. Кто меня тянул за язык давать обещания, вероятно, теперь он и сделает это — припомнит о клятве и сожрет с дерьмом.
— Ночные разговоры на тебя плохо влияют — сплошные нервы. Тебе пора спать. Продолжим утром.
Он с невероятной грацией и особой легкостью поднялся со стула, обогнул длинный стол, за которым впору проводить банковские переговоры — «Да, мистер Лэнгдон, я хочу сделать вклад в вашем банке. Уверена, у вас найдется ячейка для еще одной души!». Пальцы едва касались темного дерева, проводя прямую, что равнялась ширине предмета мебели.
Пусть не думает, что я так легко сдамся!
Я вытянула руку, с намерением перехватить его запястье, остановить, но вцепилась практически мертвой хваткой, как мерзкая злобная собачонка в кость. Сохранять баланс оказалось невозможным, я с меньшей грациозностью вскочила со стула, что с грохотом полетел на пол, вынуждая зажмуриться от шума.