«В лесу лишь деревья. Деревья — всего лишь лес». Так ведь поется?
Он был счастлив, а я снова ощутила себя супер-глупенькой-молоденькой мамочкой, которая не знает, что делать с отпрыском, пичкает конфетами, дает соску, позволяет бесчинствовать, лишь бы не плакал. Лишь бы не стоило успокаивать и заниматься воспитанием. Лес — значит лес.
Гулять по лесам, которые совсем недавно пожирало пламя. Это так неразумно. Это так в моем стиле — делать то, что неразумно, а после сожалеть.
Здесь было жарко, словно мы случайно свернули в тропики. С непривычки от чистого, в отличие от города, воздуха, наполненного запахом смолы, перехватило дыхание. Под ногами скрипели ветки, попадались выжженные солнцем колючки, сосновые иголки и шишки, устилавшие ковром отдельные участки. Не так давно здесь упала сосна. Корни ее, будто щупальца мертвеца, торчали из земли, наводя ужас.
Мне отчаянно хотелось, чтобы огонь охватил эти места. Очистил.
— Ну, мы пришли, — Майкл пнул краем лакированного ботинка какой-то камень. — Снимай свое платье.
Я опешила. Нервно засмеялась и дважды переспросила. Мало ли. Может, что-то еще сомнительно рифмуется со словом «снимай» или «платье». Он отрицательно покачал головой. Я услышала верно. Надо же быть такой идиоткой! Добровольно прийти в лес, самую чащу - вокруг одни деревья. Добровольно, Боже!
— Мне не жарко, — рукой стерла выступившие капельки пота. — Прекрасно себя чувствую в платье.
Слабовато. Кругом деревья — никуда не побежишь, никого на помощь не позовешь. Что закричать? «Помогите я гуляю по лесу с Антихристом?» Я пляшу под его дудку, а после жалуюсь, что дела идут куда-то не туда? Сама виновата.
— Ты веришь мне? — Майкл сделал два шага вперед. Я попятилась назад. — Ты не доверяешь мне?
Я отрицательно покачала головой. Ни хрена я тебе не верю, мальчик! Как я вообще могу верить чему-то, к чему ты причастен?!
Он протянул ладонь к моему лицу, огладил большим пальцем щеку. Еще немного и разрыдаюсь. Сейчас он принесет меня в жертву, перережет глотку во имя убеждений, отправит к черту, к Папаше.
— Я хочу… Чтобы ты была со мной. Мне нужно обратиться к Отцу. Будь со мной в этот момент.
Я снова отрицательно покачала головой, увернувшись от его руки. Моя вера недостаточно сильна. (Ее попросту нет). Не хочу участвовать ни в чем «таком». Следовало остаться в Ковене под крылом Корделии.
— Моя вера недостаточно сила, — снова повторила я. — Лучше делать самому.
— Ты же веришь мне? Мы говорим одним голосом, моя воля — его воля.
Я тяжело выдохнула и закрыла глаза, ощущая мягкое прикосновение - теперь к разуму. Одной воли достаточно, чтобы сделать шаг в будущий круг, потянуться дрожащими пальцами к пуговицам на платье. Ему нужна только моя рука, только кровь. Теперь понятно откуда у него тот глубокий шрам на предплечье.
В кожу впивались иголки, отпечатывались, напоминали о том, что все имеет свою цену. Боль — бесплодная, не утихающая, разгорающаяся с каждой секундой, — обладала наивысшей стоимостью. Жертвенность —это тоже боль?
«Я не выйду из круга, пока ты не заговоришь».
Sanctus, Sanctus, Sanctus.**
Солнце достаточно напекло голову. Во рту пересохло. Хотелось расковырять порез на руке, пить собственную кровь, чтобы как-то утолить жажду, сводившую с ума. Нужно уходить.
«Мы не договаривались, — слова «на это дерьмо» застыли в горле. Платье грязное, колени сбиты, местами выступила кровь. — Твоя воля сильна, но не моя».
Перелом руки, сбитые ноги, легкие в огне. Я оставила его, сожгла тот мост, сбежала, возможно, позорно, но зато не подохла в лесу, подчиняясь воле того, кто для меня не больше, чем сказочный герой.
Дальше вы знаете. «Поездка была хорошей. Точка».
Это мой стыд. Я подчинилась чужой воле. Этого никто не должен знать.
— Sanctus, Sanctus, Sanctus.
Вновь смяла листы. Хорошо, что я вырвала их. Никто не должен знать. Следует их сжечь с утра.
Завтрак, кажется, тянулся целую вечность. Мне нетерпелось покинуть четыре стены, услышать очередную порцию унижений. Это бодрит с утра не хуже стакана свежевыжатого апельсинового сока. Заметил ли кто? Очевидно, что нет.
Галлант что-то говорил Коко, периодически поминая бабулю и поправляя невидимую маску скорби. Как ему хотелось, чтобы она была рядом. Я ждала, что кто-то вскочит с места и заорет: «Не верю! Ты сам убил ее».
Главное, чтобы это сделала не я.
Венебл появилась с опозданием. Взбудораженная, я и не заметила ее отсутствия во главе стола. Сказывалась ночь, проведенная без сна — движения слишком порывисты. Я чуть было не опрокинула бокал на себя.
Вильгельмина была в хорошем расположении духа: шаркала бодро, не скрывая глупой улыбки, игравшей на темных губах. Она сказала, что у нее есть объявление. Присутствие, разумеется, обязательно.
Я подняла руку - уведомить, что не появлюсь. (Ах, какая жалость!) Венебл не дала произнести и слова.
— Не утруждайтесь, Катрина. Мистер Лэнгдон уже предупредил меня, что вы участвуете в «Кооперации» сегодня. Мы после поговорим с Вами.
Всегда ровный голос Вильгельмины вздрогнул на его имени, уголок рта пополз вверх. Неужели он действует на нее так? Ослепляет и дымкой окутывает здравый смысл? Я представила, как Венебл робеет в его присутствии, лишь трость удерживает ее от того, чтобы не растечься, как кубик льда под солнечными лучами. Как она ценит его внимание, думая, что обыгрывает и всегда на шаг впереди.
За столом зашептались, прожигая на мне дыру. Вот же ублюдок.
Неудачное повышение авторитета или шансов на победу лишь подтверждает их домыслы о том, что я лишь прикидывалась слабой черной овцой. Они и без того меня ненавидели. Полагаю, что теперь расквитаются со мной куда раньше, чем в дверь постучат обезумевшие каннибалы.
Я все же поблагодарила мисс Венебл за проявленную заботу.
— К чему нужен весь фарс? — выплюнула я сквозь зубы вместо приветствия. Сегодня оно не уместно.
— Vi veri veniversum vivus vici, — произнес Майкл, самостоятельно закрыв двери в кабинет, некогда принадлежавший Венебл.
Я обернулась на голос, борясь с чувством дежавю — ночью действия происходили на том же месте, и сейчас словно было продолжение съемок никак не выходившей у обоих актеров сцены. Не хватало только под ногами цветной полоски-ленты, указывающей, где мне предстоит стоять, чтобы не нарушить кадр внезапной сменой локации.
— Силой истины я, живущий, покорил Вселенную.***
Это не совсем ответ на мой вопрос.
«Свергнуть парадигму ретроградов».
Я напомнила о его прошлом жизненном кредо. Хотелось бы и мне иметь в запасе парочку-другую таких витиеватых цитат, заводящих собеседника в тупик. Но нет никаких гарантий, что из моих уст они прозвучали бы с той же напыщенностью, которой не занимать у Майкла, а я не произвела бы впечатление человека, ухватившегося за самую умную фразу, закравшуюся в первый же абзац.
— Разве остались те, кого бы следовало свергнуть? Ретрограды?
Умным словечкам его обучили, а их значению — нет.
Я выдавила из себя улыбку и иронично протянула руку, словно в знак знакомства. Мы живем под землей, носим тряпье королей и королев, соблюдаем призрачный этикет, но в глубине души смердим хуже, чем конюшня, наполненная навозом, разводя сплетни друг про друга.
— Приятно познакомиться, — странно, что руку не пожал. — К слову, ты так и не ответил на вопрос об уверенности изменения мира к лучшему путем благородного огня. Ты слишком мало, — я сделала упор на слово «мало», — жил на этом мире.
Вспомнила, что хотела рассказать ему историю мира. Говорить о переворотах, подстрекательствах, сражениях, войнах. Когда текли реки крови невинных, в земле разлагались груды тел тех, кто был выведен на арену, как пушечное мясо. Когда брат пошел на брата.
Старой бритвой блеснул рассказ о прадеде и страхе смерти. Войны.
— Достаточно, — щеку, будто огрело хлыстом от резкости произнесенного.
«Достаточно» можно расшифровать по-разному. Например: «Закрой свой дрянной рот» или «Я долго жил, и кажется мне, огонь скорей подойдет».****