— Мертвы, — не своим голосом произнесла я, потупив взгляд в пол. — Не добрались до убежища. Где Она?
— В Нью-Йорке, управляет станцией. Я дал ей все, что могло бы стать твоим, не сбеги ты тогда. Возможно, этого бы и не было, если бы… Подумай об этом, а не размахивай руками. Я не знал, что тебя отправили сюда, вся информация о распределении жителей Сан-Анджело пала вместе с агентами. В Бекли очень много людей, следует заниматься Пятой станцией снова, устранять неполадки и возвращать к жизни.
Я медленно опустилась на пол, поджав колени к груди. Корсет, казалось, впился во внутренности. «Он просто заскучал». Лучше бы это была месть.
— Зачем тебе все это, — уже тише произнесла я, сдерживаясь, чтобы не завопить. Еще немного и начну жевать рукав платья, лишь бы не грызть язык. — За что ты так со мной? Почему? Почему тебе нужно было все испортить? Все уничтожить и впутать в это меня? Что я сделала тебе? Я же… Я ничего не сделала плохого. За что?
— Я не хочу окружать себя роботами! — практически закричал Майкл. — Я устал жить среди них!
Мне хотелось завопить о семи миллиардах человек на планете. Может, я это и сделала.
Помню, что заболел лоб, когда я начала биться головой о колени, перестав себя контролировать, а после приложилась виском к покрытому пылью полу. Какое-то зверье выло, подстреленное, уготовленное на чучело. Я выла вместо него, ударяя ладонью по полу, выискивая сквозь пелену слез воск, который еще никто не успел оттереть.
Не знаю, когда Майкл оказался рядом со мной на полу, когда я подползла ближе к нему и, задыхаясь, привалилась виском к его коленям. Не исключено, что он внушил мне эти действия. Благодетель. На полу все еще холодно, тело пробивал озноб. Снова и снова. Я вцепилась пальцами в ткань чужих брюк, опасаясь, что ничто уже не спасет, не вытянет обратно.
— Я ненавижу тебя, — давясь слезами и вязкой слюной, что наполнила рот.
Будь проклят тот день, когда я приехала в Калифорнию, увидела тот дом. Господь проклял меня и всю Вселенную, и океан. Он проклял меня от рождения.
Я поднесла большой палец к губам и до боли закусила его. Этими руками я сгубила свое Завтра. Самостоятельно. Никто уже не поможет. Этими руками. Стоило бы отрубить их у запястья - ладони, которые повергли тело в Геенну, загребли ад ближе к сердцу, как горку фишек в покере.
Как же я хочу проснуться шестнадцатилетней. Захлопнуть дверь перед носом какой-то соседки, бросить дешевую бижутерию в лицо брата, нажаловаться на него матери, напиться на пляже и уснуть до следующего утра; послать на хрен соседку по комнате, меньше молоть языком, не бросаться под машину, не думать о чужих вещах, не знать Корделию, не знать эту школу, не знать колдунов…
Не знать Майкла Лэнгдона.
Он попытался выпрямиться - не подобает Ему сидеть на полу. Возможно, хотел поднять и меня, пока не разбила голову о пол и не добилась настоящего сотрясения. Я запротестовала; обхватила чужое запястье пальцами, надеясь, что оставлю свои следы.
Попросила не уходить с готовностью поставить знак равенства между этой просьбой и любыми клятвами о любви. Лишь бы не чувствовать себя брошенной. Мне не к кому идти. Снова.
Что толку говорить о сгубленном завтра, если передо мной навсегда останется пепел сегодня?
Некого винить.
Следует подумать и об этом.
Crimson and bare as I stand
Yours completely
God and his priests and his kings
Turning faces
Even they feel the
Cold
What you are given
Can’t be forgotten
And never forsaken
Обнажённая, пунцовая от смущения, я стою перед тобой,
Полностью твоя.
Господь, священники его и короли
Повернулись к нам лицом.
Даже они чувствуют
Холод.
То, что было дано тебе,
Не сможешь забыть,
Никогда не посмеешь отречься…
— Aqualung & Lucy Schwartz — Cold
____________________
* — Б. Окуджава — Я пишу исторический роман
** — Sanctus (лат.) — «Свят».
*** — «Vi veri veniversum vivus vici» — крылатое латинское выражение; магический девиз Алистера Кроули — одного из «видных идеологов оккультизма и сатанизма». Был известен как чёрный маг и сатанист XIX–XX века.
**** — Р. Фрост — «Огонь и лед».
========== 19 - Feast of Feasts ==========
Сатана там правит бал,
Там правит бал!
Этот идол золотой
Волю неба презирает,
Насмехаясь, изменяет
Он небес закон святой!
But of the tree of the knowledge of good and evil, thou shalt not eat of it: for in the day that thou eatest thereof thou shalt surely die.
Ступенька, ступенька, впереди еще пролет.
Я бежала вниз, придерживая подол одной рукой, другой хватаясь за перила, чтобы не споткнуться. Еще и эта чертова трость! Набалдашник цеплялся за ткань, оставлял затяжки, бил по бедру, точно набитая вещами сумка.
То подол, то трость выскальзывали из руки, побуждая пожалеть, что от «суперфуда» у меня все-таки не выросла третья рука.
Ощущение того, что я — Золушка, опаздывающая на бал, упорно отказывалось покидать взбудораженное сознание. Смрад неминуемой смерти, мускуса и, конечно, муската усилился, заполняя легкие и превращая их в набухшую от воды губку для мытья посуды. Даже если закрыть дыхательные пути тряпкой, то сама магия, притаившаяся в этих стенах, наступит на горло острым каблуком, вынудит открыть рот и жадно хватать ртом воздух.
На парадной лестнице я сбавила темп. Скованные легкие и без того работали на износ. Кожа головы жутко болела с непривычки от объема прически, как и мочки ушей, оттянутые тяжелыми серьгами. На шее выступили капли пота. Всему виной черное платье, застегнутое до последней пуговицы на спине. Длинные рукава, подол тяжелый, тянущийся следом, напоминал камень, который бы не позволил всплыть, если б в голову пришла идея утопиться.
Я коснулась чуть дрожащей от накатившей слабости рукой горла, провела пальцами чуть выше к лицу. Кожу стянуло из-за количества пудры, которой у Галланта было с избытком. Запах сандала, притаившийся в ткани, что сковывала запястье, ударил в нос. Ни муслиновых рюш, ни кринолина, ни пошлых кружев.
Грушевидные камни качались в такт каждому шагу, добавляли изысканности. Теперь я выглядела как леди. Ощущение не из приятных. Набалдашник трости ощущался в руке, как влитой. Не знаю, уместно ли такое сравнение, но ворон придавал могущественности и силы.
В музыкальной комнате галдят те, для кого «обязательное присутствие» — негласное правило. Они не смогут остаться за кулисами, в стороне от настоящего пиршества, даже если их головы будут поданы в качестве основного блюда. На аперитив «Лиловые» не согласны.
Стоит на последних ступенях воспользоваться тростью по назначению, как энтузиазм веселящихся убавляется. Я старалась имитировать ходьбу, которую слышала почти два года. Шаркающий шаг, грохот трости, неестественное волочение здоровых ног.
Вальяжно развалившийся до этого времени Галлант присвистнул: «Какой костюмчик!».
Разделение на «Лиловых» и «Серых» не изменилось. Никому из первой категории не пришло в голову притвориться прислугой. Каждый надел маску, будто бы за ней так легко скрыться. Как не старайся, свое дерьмо не утаишь.
— Это… Панталоне? — я указала на маску.
— М, наверное. А ты восприняла слова о маскараде буквально и стала…?
— Мисс Венебл.
***
Все началось с пятницы, когда Венебл объявила о том, что в воскресенье — День всех святых и по этому поводу будет устроена вечеринка, но поскольку мы интеллигентные люди, сливки сливок, элита, то это следует называть балом-маскарадом. Я так и видела, как девчонка Вандербилт сдерживается, чтобы не завизжать, и после тараторит: «Просто не верится! Наконец-то!», а Галлант вновь приговаривает, как ему жаль, что радости больше не разделить с бабулей.
О грядущем праздновании конца сбора урожая, который в этом году на редкость гнилой, мне сообщил Майкл, опередив Венебл на три шага. В своеобразном «выходе» таился скрытый смысл, не сомневаюсь.
— Я на него не пойду.
— Не иди, — пожал плечами Лэнгдон. — Мне все равно.
Это «все равно» не складывалось с ультиматумом обязательного посещения, выставленного дражайшей Вильгельминой. Он что-то задумал. Венебл сама бы не придумала этого.