В тот миг мир для Алетты развалился на части. И разваливался каждый раз, когда она засыпала.
За последнюю неделю девушка возвращалась к гибели Сорбеца во сне лишь пару раз – прогресс, учитывая, что с того момента прошло несколько месяцев. Она ненавидела чувство оцепенения, с которым вырывалась из сна, но все еще боялась открыть глаза и пошевелиться. Грудь раздирало бешено колотящееся сердце, мышцы будто наполнялись жидким металлом.
В комнате пахло сладкой липой, за окном уже сияло солнце и доносились звуки города: голоса, лязг металла, стук подков о брусчатку. А из теплой постели не хотелось вылезать, под периной мир казался чуточку безопаснее и спокойнее.
– Ты, наконец, проснулась. Ну и вид у тебя…
Алетте хотелось прикинуться спящей, но Магнолия всегда знала, когда она притворялась, поэтому неохотно разлепила глаза и присела. Вид у нее действительно оставлял желать лучшего, даже не глядя в зеркало новоиспеченная княгиня подозревала о залегших синяках под глазами, мелких морщинках и птичьем гнезде из черной соломы вместо волос.
– А ты все прекраснее с каждым днем, – устало, но искренне отметила девушка, посмотрев на вышивающую в кресле сестру. – Скоро станешь мамой, тебе сколько, месяца четыре осталось?
– Не переводи тему, – настояла Магнолия, отложив рукоделие. – Я разделяю твое горе, и… хоть немного, но понимаю, как тебе сейчас тяжело.
– Чушь, мне не тяжело.
– Я гощу у тебя всего три дня, но ты меня не обманешь. В Сорбеце ты вставала ранним утром, тренировалась в езде и стрельбе из лука, посещала город. Ты вела активную жизнь, а сейчас уже почти полдень, а ты только глаза открыла. И не первый день.
– Не так-то просто приспособиться к городской жизни и новой должности, – несколько раздраженно отозвалась девушка. – Приходится сидеть допоздна.
– Алетта… ты уверена? Ты же понимаешь, что можешь со мной поделиться?
– Да, сестренка, знаю. С тобой могу, но…
– Тогда… – Она замялась, неловко накрыла руками живот и потупила взгляд. Она прекрасно понимала, что пусть дом в центре Гелибола и принадлежал Валхольм, здесь все комнаты имели уши. – Ты меня прости, но я не могла не заметить, пока ты спала… твои… с тобой точно все в порядке?
От досады Алетта закусила губу и едва совладала с желанием спрятаться под одеяло, чтобы и вовсе не сгореть от стыда и раздражения. Уж думала она, что проклятые синяки за три недели пройдут, но вместо фиолетовых пятен по коже расплывалась желтизна.
– С этим я справлюсь, это меньшая из моих проблем, – шумно выдохнула Алетта, растирая слипшиеся глаза.
– Ну а с чем ты не справишься? – Осторожно перевела тему Магнолия.
– В большей степени с экономикой, которой, похоже, Авредий уделял мало внимания. Либо закрывал на многое глаза.
– А в Сорбеце было по-другому? Мы все же состоим в княжестве…
– Да, но Сорбец, как удачно все подмечают, богом забытое место на востоке страны, путь куда затруднен холмами и дикими слухами. Мы жили, грубо говоря, в изоляции, а твой муж почему-то не делился с нами общей картиной. То есть со мной. Скорее всего, наш отец знал, что творится в стране.
– Война истощает деревни и города, даже здесь, в Гелиболе, все довольно ощутимо – налоги растут, малый бизнес уже не выгоден.
– Учитывая, что несколько больших полей в Сорбеце пришли в негодность после… заморозков и… проблемы с продовольствием сейчас являются для меня камнем преткновения. Плюс ко всему через неделю нужно отправить в Оксенфурт четыре сотни бойцов, и местные графы всячески пытаются меня заверить, что мужчин у них и так нет в имениях. Да, и это не говоря про все остальное…
Алетта страдальчески замычала.
– Жаль, что я ничем не могу помочь.
Досада сестры уколола девушку, и в то же время вызвала снисходительную улыбку. Приятно знать, что хоть кто-то тебе сочувствует и желает оказать поддержку.
– Тебе сейчас стоит думать о маленьком чертике, который в ближайшее время ворвется в твою жизнь.
– Ох, порой мне кажется, что он там сидит не один, – покачала головой Магнолия и погладила живот. – Будто ношу мешок с камнями… живыми камнями.
– Не представляю, как вообще с этим справиться, – невольно подметила Алетта. – Вынашивать кого-то у себя под сердцем, подарить кому-то жизнь и быть ответственным за ребенка… Нынешние проблемы кажутся мне куда менее хлопотными, чем воспитание дитя.
– Ты будешь отличной матерью.
– Не уверена, что вообще хочу ей быть. Только не с моими нынешними проблемами.
– Ты осознаешь ответственность, и этого достаточно. Для начала.
Спорить с беременной женщиной Алетта посчитала делом провальным, поэтому просто улыбнулась. Путы ночного кошмара постепенно ослабевали, даря свободу, которой девушка наслаждалась. После завтрака – или уже обеда? – ей предстояло вновь разгребать кашу, которую она заварила несколько месяцев назад и все никак не могла расхлебать. Когда казалось, что она справилась с одной проблемой, появлялись еще две, и с каждой подобной неожиданностью ей будто невидимое лезвие все ближе прижимали к горлу.
Как и сейчас, когда в дверь спальни постучали.
– Войдите.
В присутствии прислуги Алетта предпочитала молчать, хотя прекрасно понимала, что все ее разговоры и так известны обитателям дома. Она позволила гувернантке поднести на расписном подносе аккуратно сложенное письмо, и без ближайшего рассмотрения по клейму на сургучовой печати девушка узнала отправителя.
Дверь закрылась за прислугой, а она продолжала вертеть конверт, попутно стискивая его пальцами – как бы не разорвать от приступа отчаяния. Шумно выдохнув, Алетта сорвала печать и принялась вчитываться в строки, от которых ей становилось худо с каждой секундой.
– Да он издевается… – Прошептала девушка, не в силах сдержать негодование.
– Что такое? – Кратко уточнила Магнолия.
Проклятая дрожь пробежала по телу, пришлось опустить руки, чтобы не выдать себя, но вряд ли от сестры что-то укрылось. Княгиня отвернулась к окну и влажными глазами смотрела на переливающийся свет, а затем спокойно и невозмутимо сообщила:
– Его Величество вызывает меня в Оксенфурт.
– Опять? Боги… и ты поедешь?
Алетта столь выразительно посмотрела на собеседницу, отчего та поспешно добавила:
– Да, разумеется, как же иначе. Но… в прошлый раз тебе эта дорога едва жизни не стоила.
– Причем несколько раз, но кому какое дело. Сказали ехать, значит, поеду.
– Алетта, это не безопасно!
– Не волнуйся за меня, в этот раз возьму больше охраны.
– Охрана не уберегла тебя в тот раз от стрелы…
– Уберегли кривые руки стрелка, – смяв письмо, подметила девушка, однако попыталась смягчить голос и улыбнуться: – Со мной все будет хорошо. Если тебя не затруднит, сообщи прислуге, что я скоро выйду к завтраку, а заодно и начну готовиться к отбытию.
– Хорошо… надеюсь, все будет хорошо.
– Не переживай. Единственное, за что стоит беспокоиться, что я вдруг пропущу рождение своего племянника или племянницы.
– Постараюсь сказать этим негодникам, чтобы подождали, но сама знаешь… Они тут командуют.
Сестры посмеялись, и Алетта едва не улыбалась сквозь слезы, которые уже не смогла сдержать, когда захлопнулась дверь. Когда-то она думала, что никогда не станет плакать, но за последние месяцы пролила слез больше, чем за всю жизнь.
Упав в постель, Алетта закуталась в одеяло и уткнулась в подушку, пока пальцы мяли проклятое письмо. Убийством Авредия она нарисовала на спине мишень, в которую пытался ударить каждый, кому не лень. О мести прислужников и почитателей князя она вообще не задумывалась, а теперь не только боялась выйти на улицу, но и заставляла прислугу пробовать блюда, прежде чем приступить к трапезе. У нее развивалась паранойя, которую подкрепило покушение на нее тремя неделями ранее – возвращаясь из Оксенфурта, Алетта угодила в засаду, и стрела лучника попала ей в руку. Шайку ублюдков, задумавших это безрассудство, схватила стража, и в приступе злости и страха она приказала привязать их к столбам и вспороть животы, чтобы птицы обглодали их до костей.