Правда, сидеть напротив было не лучше.
Полчаса спустя все двадцать гостей заняли свои места, и мы с художником оказались друг напротив друга. Каждый раз, как я поднимала на него глаза, я видела, что он разглядывает меня с небрежным интересом, который меня обезоруживал. Я старалась его не замечать.
Столовую освещали великолепная люстра и подсвечники из серебра высшей пробы, выстроившиеся вдоль центра стола, как часовые. Стены были золотистого цвета, пол напоминал бельгийский шоколад, а в центре лежал восточный ковер, который, должно быть, стоил больше, чем предки Никки могли заработать за всю свою жизнь.
Игнорировать Сойера оказалось непростой задачей, так что я сконцентрировалась на трех вилках слева от тарелки и трех ножах, ложке для супа и вилке для устриц справа. Вверху, перпендикулярно тарелке, лежали еще одна ложка и вилка.
Глядя на написанную от руки карту меню, я уже знала, что там найду. Но все равно прочла весь перечень.
Запеченные устрицы в раковине
Горячее консоме по-бернски
Омар де-люкс
Филе теленка в винном соусе
Молодой картофель с травами и стручковой фасолью
Томаты черри, сервированные на бельгийском цикории с маринадом
Шампанский щербет
Сыры и фрукты
Воздушное шоколадное суфле
Кофе и чай
Каждое блюдо подавалось с соответствующим вином или шампанским. Это было впечатляюще.
Никки не казалась нервозной, но была немного зажата, как героиня Одри Хэпберн во время скачек в фильме «Моя прекрасная леди», еще не освоившись со своей ролью благовоспитанной дамы. Она проговаривала каждый слог с такой тщательностью, что каждую секунду мне казалось, она вот-вот произнесет «Того и жди, пойдут дожди в Испании»[21]. Единственный человек, кто обратил на это внимание, помимо меня, был мой художник.
После того как Никки произнесла с французским акцентом «Мария, принеси круассаны, пожалуйста», я нечаянно встретилась глазами с Сойером. Мы оба старались удержаться от улыбки, как родители, смеющиеся над проказами ребенка.
Первые три перемены блюд прошли замечательно. Все беседовали, улыбались и вежливо смеялись. Альберта Бентли исполняла роль судьи.
– Сенатор, – начал любитель задниц. – Вы уже пробовали барбекю Бенни, что на Стейт-стрит? Чертовки вкусные ребрышки – вы такого еще не ели.
– Я люблю хорошие ребрышки, – ответил политик. – И уверен, что у Бенни они просто великолепные. Это напомнило мне о том, как мы с Джорджем были как-то у него на ранчо, до того, как он стал президентом, – теперь у него и минуты свободной нет... хотя буквально на днях я получил от него послание...
Я перестала слушать, так как слишком хорошо знала искусство отвечать на вопрос никак не связанным с ним ответом, призванным произвести впечатление на присутствующих.
Говард Граут был на высоте... потому что почти ничего не говорил. К несчастью, со временем к нему вернулся дар речи.
– Альберта, дорогуша, – сказал он жене Дика Бентли. Плечи ее напряглись. – Приятно видеть женщину, которая не прячется от солнца, отличается здоровым аппетитом (она застыла с вилкой молодого картофеля, не донеся ее до рта) и не красит волосы. – Клянусь, именно это он и сказал. – Кроме того, я слышал, вы любите животных.
Любовь к животным бывает разная. Есть вся эта деревенская любовь к живности. Бывают люди, которые неравнодушны к домашним любимцам и относятся к ним, как к детям, наряжают, водят в рестораны. А есть Альберта Бентли. Она разводит призовых лошадей, участвующих в бегах, на ранчо неподалеку от моих родителей и любит рассказывать об этом так, что все сводится к мысли «Я трачу миллионы в год на хобби, а вы нет». Рискну предположить, что она никогда не думала о себе как о «любителе животных».
– Вы знаете Уиннифред Опал? – спросил он. На этот раз моя вилка застыла на полпути ко рту.
Миссис Бентли все еще не могла прийти в себя от его комплимента и не проронила ни слова. Мистер Бентли ответил за нее:
– Конечно, мы знаем Уинни. Чудесная женщина.
– Я с ней не знаком, – сказал Говард. – А вот моя Никки ее знает. Пила с ней чай. И все, что я могу сказать, что я бы очень хотел сам с ней встретиться. Похоже, она в моем вкусе.
Ни один из нас не мог предположить, куда это все зайдет, но мне показалось, что по лицу Сойера пробежала тревожная тень.
– Непростая штучка, я вам доложу. Сидит за чаем со своими разряженными в пух и прах собачками, пусть одна из них и испортила воздух.
– Говард! – Это была Никки. – Собака не портила воздух, – сказала она; ее ледяная величественность растаяла, не выдержав такого накала страстей.
– Ты же говорила мне, дорогуша. Маленькая Рената.
– Ну, может быть, да, – она хихикнула. Прежняя Никки пыталась вырваться на свободу.
Никто не улыбался. Можете себе представить, какое место занимает обсуждение естественных надобностей (пусть и собачьих) в списке Того, что Нельзя Делать.
Хотя беру свои слова обратно: вы можете говорить все что вам угодно в этом духе, если будете в гостях у мистера Задошлепа, – он так смеялся, что подавился куском филе.
После этого вечер продолжался не многим лучше. Это был единственный ляп Никки, вскоре она вернулась в образ Одри Хэпберн. Но это уже не помогло. Ошибка была сделана, приговор вынесен, и я отчаялась найти еще трех женщин, которые поддержали бы кандидатуру Никки.
Вечер подходил к концу, и я, откровенно говоря, на несколько минут забыла о проблеме со вступлением в Лигу, так как, посмотрев по сторонам, не обнаружила художника. Я была так удивлена, что напрямик спросила Говарда, где он.
– Ушел, дорогуша. Сбежал при первой возможности, могу тебе сказать. Он не очень-то любит общаться со всякой напыщенной публикой. – Говард внимательно посмотрел на меня. – Ты запала на этого очаровашку?
– Я ни на кого не запала, мистер Граут. К тому же он не голубой.
– Голубой? – Говард захлебнулся от возмущения, и лицо его стало красным. – Кто сказал, что он голубой?
– Ты!
– Я ничего такого не говорил!
На этот раз я захлебнулась от негодования:
– Нет, говорил! В тот день, когда Никки дала мне его номер телефона. И только что ты сказал то же самое.
– Да не говорил я ничего подобного!
– «Очаровашка художник», – напомнила я ему. – Точнее, очаровашка художник с именем, как у педика.
– Ах, ну да! Его искусство, конечно, очаровывает, но это же не значит, что человек... гомосексуалист. Черт побери, женщина, зачем все так толковать? – Говард выругался. – Неудивительно, что он рано ушел.
К счастью, в этот момент появилась Никки и мне не пришлось отвечать, да и что я могла возразить. Возможно, Сойер ушел раньше из-за меня, пусть это и не имело никакого отношения к сексуальной ориентации.
– Не могу поверить, что прием удался! – сказала она. Никки практически парила в воздухе от счастья. Глаза ее горели мечтательным огнем. – Я им понравилась.
Говард обнял ее за талию, но она танцующей походкой пошла прочь.
– Они от меня без ума. – Никки направилась к лестнице. – Я буду в Лиге раньше, чем вы можете предположить.
Если б только она знала.
Мы с Говардом смотрели ей вслед, и я задумалась, что же теперь делать. Я проигрывала шансы быстрее, чем получала их. Я тяжело вздохнула.
– Что на этот раз не так? – спросил Говард.
– Ничего, возможно. Только ни одна из присутствовавших здесь дам не... достойна того, чтобы дать рекомендацию Никки.
– Недостойны? Что за бред?! Любая из них – великолепная кандидатура, если только будет согласна.
– Но...
– Никаких «но». Эта Альберта Бентли поддержит Никки.
– Мы были на одном и том же приеме?
Говард усмехнулся так, что я вспомнила о том типе мужчин, которые способны ломать коленные чашечки... и вернуть то, что осталось от моих денег.
– Не волнуйся об Альберте, – сказал он.
– Что ты имеешь в виду?
– Я дал ее мужу двадцать четыре часа на то, чтобы он убедил ее, насколько мудрым решением будет оказать поддержку Никки, если он хочет получить взнос на предвыборную кампанию. – Говард многозначительно посмотрел на меня и продолжил: – Не одна ты здесь знаешь, что значит действовать тонко.
21
Фраза, которую повторяла героиня мюзикла «Моя прекрасная леди», чтобы добиться идеального английского произношения.