– Привет, – сказал он мягко.
Мне явно было нечего делать в этой разномастной толпе.
– Добро пожаловать, Фреди, – сказал Санто.
– Спасибо, но в самом деле, мне не следовало вторгаться. Я зайду в другой раз.
Раздался хор протестующих голосов. Сойер прислонился к кухонной стойке, скрестив руки на груди. На его лице было написано еще большее любопытство. Я хотела сказать, что ему следует разнообразить свой репертуар эмоций, но решила, что это вызовет еще одну эмоцию, которую я уже наблюдала. Задумчивый мачо. Или это было презрение? Так или иначе, пусть лучше будет любопытство.
– Оставайся! – настаивал Бернс.
– Да, пожалуйста, – добавила Сета.
– Скажи ей, чтобы она не уходила, Сойер, – попросил Санто с вежливой настойчивостью.
Мой художник лишь посмотрел на меня с понимающей улыбкой. Он не попросил меня остаться, но, клянусь, в его глазах был вызов, как будто он ни на секунду не верил, что я уйду.
Всем известно, как я воспринимаю вызов.
– Спасибо, – сказала я. – Очень мило, что вы приняли меня в вашу кампанию. Чем-нибудь помочь?
Все молчали.
– Никто, кроме меня, не готовит на моей кухне, – сказал Сойер.
Я бросила на него взгляд, в котором читалось: «Ты уверен, что ты не гей?» Сойер лишь рассмеялся, а Санто нашел мне стул. Маркус налил мне темного красного вина из одного из разномастных стеклянных кувшинов. Я не только не большой сторонник кувшинов, но еще и обычно пью шампанское или, на худой конец, белое вино. Но Сойер наблюдал за мной.
– Спасибо, – сказала я, принимая баночку из-под джема, наполненную красным столовым вином.
Сойер подмигнул мне и отвернулся к плите.
И в самом деле, все, кроме меня, что-нибудь принесли. Хрустящие батоны в коричневых бумажных пакетах, сыр, оливки, вино. Много вина. На очень большой стальной плите у хозяина стояло множество разнокалиберных сковородок. И в кухонной утвари мистер Джексон не признавал единообразия.
Я чувствовала себя героиней романа Хемингуэя. Богатая американка, путешествующая по миру, обедает в Париже с компанией неряшливо одетых эмигрантов. Судьба уносила меня все дальше от моего мира.
Кухня была обставлена довольно просто, хотя плита оказалась марки «Викинг», а холодильник – «Сабзеро», что свидетельствует о том, что здесь вряд ли кому-то знаком голод, физический или финансовый.
Однако.
Говорили громко, обмениваясь мнениями о политике, религии, частных делах самого личного характера. Сойер резал, жарил и гремел сковородками с особой страстностью. Я не сомневалась, что именно так он создает свои произведения. Одновременно он смешил своих друзей и отвечал на их шуточки и обвинения смехотворными (если отвлечься) угрозами их здоровью. Я смирилась с мыслью, что сегодня вечером «делами» заняться не удастся, и откинулась на спинку, потягивая вино из баночки.
Не знаю точно, сколько прошло времени, но вот Сойер расставил на столе весь ассортимент керамических тарелок и мисок, и гости, не смущаясь, засуетились, накладывая себе и соседям разную снедь. Сойер со скрипом подвинул стул и подождал, пока я попробую кусочек пирога с козьим сыром в карамели, который он поставил передо мной. Вся компания тоже притихла и наблюдала за мной вместе с ним.
Я вежливо откусила кусочек и была просто потрясена, с трудом сдержав НС-ный стон удовольствия.
Гости радостно загалдели.
– Успех! Ей понравилось! Ты гений, приятель!
Сойер привстал и театрально поклонился, вызвав еще больше одобрительных возгласов, затем снова сел и посмотрел на меня через стол (его друзья были заняты разговорами, едой и смехом). Я почувствовала, как все внутри меня согрелось, и сердце мое снова заколотилось.
Потом был сыр «Моцарелла» и маринованные помидоры... Еще оливок. Еще хлеба. Еще вина. За всем этим последовало оссобуко – рулька с мозговой костью, которая просто таяла во рту, на гарнир – рис в томатном соусе, который следовало занести в «Поваренную книгу» Лиги избранных Уиллоу-Крика.
Санто говорил о своей поэзии, и его не задело, когда Дюран взял одно из стихотворений, над которым он сейчас работал, и сделал из него непристойную рифмованную белиберду. Могу поспорить, что Дюран сделал это, скорее, чтобы подразнить меня, а не Санто, так как поэт посмотрел на меня и попросил прощения. Но для всех явилось полной неожиданностью, когда я расхохоталась, икнула и в свою очередь процитировала короткую непристойную песенку. Я виню в этом вино.
С этого момента голоса становились все более громкими. Они говорили о своей работе, надеждах, мечтах. Оказалось, что Сойер обладает удивительной способностью внушить каждому из них чувство, что они могут достичь всего, чего бы ни пожелали. Разговор одновременно вызывал болезненные чувства и захватывал, как крушение поезда, от которого невозможно отвести взгляд. Кто знает, сколько бы это еще продолжалось, если бы Дюран ни с того ни с сего не повернулся ко мне и не сказал: «Теперь я понимаю, почему ты стала той музой, которая вдохновила нашего друга снова писать». Я моргнула.
– Ты – муза Сойера? – спросил вдруг оживившийся Санто.
– Как будто ты не догадался об этом в ту минуту, как она вошла, – усмехнулся Маркус.
– Нет! То есть, когда Сойер рассказывал о своей музе, он называл ее...
– Санто.
Нетрудно догадаться, кто оборвал его. Все заулыбались. И позвольте вам сказать, что Сойер Джексон со своим чеканным профилем, внушающий чувство уверенности и безопасности, являл собой зрелище, на которое стоило посмотреть. Прямо как на портрете в главной комнате.
Санто робко сказал:
– Прости. На самом деле он не называл тебя как-нибудь плохо. – Он нахмурил лоб. – Ну, не слишком плохо, по крайней мере.
Сойер закатил глаза:
– Ну, слава Богу!
Моя радость стремительно уходила, однако все остальные считали, что это ужасно забавно. Дюран присвистнул, оглядывая меня.
– Точно, я вижу. Вижу в тебе источник его вдохновения. – Он поднял стакан. – За музу Сойера!
Это мне понравилось – так необычно, я никогда раньше не была чьей-либо музой, во всяком случае, мне не было об этом известно.
Сойер покачал головой и, сдавшись, рассмеялся:
– Да, она так меня достала, что мне необходима была какая-нибудь отдушина. Начать писать было одним из возможных выходов.
И опять смех... но только не мой. Это высказывание мне совсем не понравилось.
Мара встала из-за стола и поставила какую-то музыку в стиле кантри. Сета начала танцевать: во-первых, одна, во-вторых, со стаканом вина в руке и, в-третьих, шелестя своими фермерскими юбками. Бернс последовал ее примеру. Остальные присоединились к ним, оставив меня наедине с хозяином дома.
– Ну, думаю, мне пора идти, – сказала я. Сойер бросил салфетку на стол, встал и поднял меня с места, потянув за руку.
Считается, что отнюдь не каждому мужчине дано ворваться в жизнь женщины и все в ней изменить. На той кухне со мной это случилось впервые. Так что, когда он сказал: «Давай потанцуем», может ли кого-то удивить, что я позволила ему вытащить себя на импровизированный танцпол и тут же закружилась в техасском ту-степе.
– Давай, расслабься, – поддразнивал он.
Я начала двигаться под музыку. Шаг, шаг, разворот. Мне лучше удается трехшаговый вальс. У меня даже есть сертификат «Мисс Маленькая Дебютантка», удостоверяющий это.
– Ты можешь танцевать лучше, – заявил он. И тут сработало мое упрямство. Я приняла еще один вызов. Может быть, меня ожидает такое же похмелье, как после алкогольного чаепития Никки. В чем бы ни крылась причина, но мои шаги стали более раскрепощенными, а повороты – более энергичными. Только у меня стало получаться, как музыка изменилась.
На секунду мы остановились и отодвинулись друг от друга, но тут заиграла баллада Гарта Брукса. Такие песни не подразумевают разумную дистанцию. Криво улыбнувшись, Сойер долгим взглядом посмотрел на меня, а потом протянул мне руку.