Люсинда отказалась принять руку Уилла, когда они спускались по лестнице, а затем шли к ожидавшему их экипажу. Она неловко забралась внутрь, бросила свои сапоги и рваные чулки на подушки сиденья, после чего изящно опустилась на сиденье.
Уилл поднялся в карету вслед за ней и захлопнул дверцу. Потом уселся напротив Люсинды.
Карета тронулась с места и медленно покатила по камням мостовой.
Люсинда раздвинула занавески на окошке. Лучи заходящего солнца едва успели мелькнуть — и Уилл тут же задернул занавески.
Казалось, Люсинда хотела возразить, но потом передумала. Было очевидно, что она не желала говорить с герцогом.
— Это для вашей же безопасности, — пояснил он.
Она по-прежнему молчала — даже не смотрела на него.
— Люсинда, пожалуйста, скажи что-нибудь. Скажи хоть что-нибудь, — умолял Уилл, наклоняясь к ней. — Ругай меня. Скажи, чтобы я убирался к чёрту. Поклянись, что никогда больше не будешь любить меня — мне просто нужно как-то начать разговор. Когда ты услышишь, что я должен сказать тебе…
— Я прощу тебя, да? — спросила она, наконец-то взглянув на него.
Он схватил ее за руки, но она поспешно высвободила их и скрестила на груди.
— Дай мне шанс. Пожалуйста, дай мне шанс, Люсинда.
— Бал у Мэнсфилда. Гайд-парк. Постоялый двор… Библиотека… — Она вздохнула. — Все это — сплошные уловки.
Уилл энергично покачал головой:
— Нет, ты не понимаешь. Я хотел…
— Что именно я не поняла? Разве ты не охранял меня последние несколько недель только потому, что это твой долг? — проговорила Люсинда с горечью в голосе.
Уилл бросился перед ней на колени.
— Да, вначале так и было, но ты должна знать: то, что я чувствую сейчас, имеет мало общего с долгом и очень много — с тобой.
Люсинда оттолкнула его и забилась в угол кареты.
— Этого недостаточно, Уилл, — сквозь слезы сказала она. — И ты знаешь это так же хорошо, как и я.
Герцог с силой ударил по подушкам сиденья, прежде чем вернуться на свое место.
— Ты не понимаешь, о чем меня просишь, Люсинда.
— Ты не в состоянии дать мне то, что я отдала тебе по доброй воле и по собственной глупости? — прошептала она.
— Будь все проклято, Люсинда! Да пойми же!.. Проси у меня защиты, проси даже мою лошадь! Но не проси отдать тебе сердце.
— А без этого все остальное мне не нужно.
— Люсинда, но почему ты…
— Прекрати! — закричала она, затыкая уши руками. — Ни слова больше! Ты не имеешь права!..
Он потянулся к ней, пытаясь обнять.
— Ты разбил мое сердце! — Размахнувшись, она влепила ему пощечину.
Упершись локтями в колени, герцог словно окаменел. Он не чувствовал ничего, кроме жгучего стыда.
Карета резко остановилась, и Люсинду отбросило назад.
— Где мы? — спросила она.
— У твоего дома, — без всякого выражения ответил Уилл, поднимая голову.
Он наблюдал, как она сменила выражение лица, одернула платье, пригладила волосы и утерла глаза тыльной стороной руки. Потом быстро натянула испорченные сапоги, но чулки надевать не стала.
Она ускользала от него, и он ничего не мог с этим поделать.
Кучер открыл дверцу и подал Люсинде руку.
— Миледи…
— Спасибо, — приветливо ответила она, принимая его руку и спускаясь по лесенке.
Уилл же остался наедине со своими сожалениями.
Глава 16
Герцог чувствовал себя на этом вечере чертовски неуютно — шейный платок натирал шею, а в сюртуке из темно-синей тонкой шерсти ему было слишком жарко.
Озирая гостиную в Лансдаун-Хаусе, он с раздражением отмечал, что все прочие особи мужского пола выглядят так, словно чувствуют себя прекрасно. Ему же ничего так не хотелось, как сбросить сюртук и поиграть в бильярд, попивая при этом бренди.
Но сегодня вечером он должен был целиком и полностью подчиниться долгу. Недавно Люсинда согласилась на продолжение фиктивного ухаживания, и теперь было необходимо, насколько возможно, держать Гаренна в неведении относительно их планов.
Дородный барон, имени которого Уилл не смог вспомнить, вежливо поклонился ему, проходя мимо него под руку со своей такой же дородной женой с лошадиным лицом.
Уилл ответил на приветствие и заставил себя посчитать от десяти в обратном порядке. Бог свидетель, у него есть причина пребывать в таком отвратительном настроении. Он разбил сердце Люсинды, а она, в свою очередь, — его. Последствия всех его действий были более болезненны, чем все разочарования и сердечные боли, какие ему довелось испытать в своей жизни, — даже если сложить их вместе.