- Этого было достаточно. Учитывая обстоятельства.
МакГрегор посмотрел на него почти со страхом.
- Какие обстоятельства?
Снова пауза.
- Я думал, вы хотели узнать о графе д’Обре.
- Иными словами, ты не хочешь рассказывать о своём дяде.
- Не слишком. Он не был злым человеком – лишь ограниченным и лишённым воображения. Он поклонялся деньгам, потому что это было очень зримое благо, но лишённое собственного разума или чего-то столь ускользающего и неизмеримого, как красота. Моя мать сбежала от него ещё раньше, так что, как вы видите, это семейная традиция.
- Всё, что я вижу – это твоё нежелание говорить об этом, и я не могу развязывать твой язык. Так что вернёмся к встрече с графом д’Обре. Что произошло, когда ты рухнул на мостовую?
- Когда я пришёл в себя я лежал один в фиакре – так называют парижские наёмные экипажи – а слуга предлагал мне сыр, мороженое и прочее. Д’Обре посадил меня туда, чтобы я мог есть, не привлекая внимания изысканной публики «Тортони».
- Это довольно странная мысль, - сказал МакГрегор.
- Он любил такие. Он легко умел ставить себя на чужое место
- Если бы ты был обычным уличным мальчишкой, ты бы не заботился о том, кто видит, как ты ешь.
- Но граф подозревал, что я не совсем обычный. Он даже поспорил с друзьями об этом. Когда он нашёл меня на мостовой, то заметил, что моя рубашка грязная, но ногти чистые. Это была одна из его максим: если хочешь узнать происхождение человека, изучи его руки.
- Он, как будто, любил эти детективные гадания не меньше тебя.
- Он любил, раз вы упомянули об этом. Он немного поговорил со мной, понял, что я англичанин, у меня хороший почерк и взял меня в свой дом работать с английской корреспонденцией. Он жил в Англии несколько лет после Террора и завёл там много друзей. Но писем было недостаточно, чтобы это сошло за занятие, так что мне находили и другую работу. Какое-то время с помогал ему с одеждой.
- С одеждой? – изумился МакГрегор. – Ты хочешь сказать, что был… камердинером?
- Нет совсем, - весело ответил Джулиан. – Его настоящий камердинер, Джастин, не позволил бы этого. Но иногда мне позволяли помочь Джастину с мелкими поручениями – например, глажкой, которую он не любил.
- Глажкой, - ошеломлённо повторил доктор. – Откуда ты вообще узнал, как это делается?
Губы Джулиана скривились. МакГрегор явно думал, что он провёл всё детство, зубря латинские глаголы.
- У меня есть неожиданные таланты. Во всяком случае, я достаточно часто путался у графа по ногами, когда он одевался утром или отходил ко сну, и он немало говорил со мной о разных вещах, чтобы не забывать английского. Вскоре он стал делиться и своим мнением – о политике, театре, любовных похождениях. Незаметно моё положение стало меняться. Граф мог сказать: «Твой акцент нужно улучшить, Жюльен, тебе нужно учиться ораторскому мастерству». Или: «Ты должен научится ездить верхом, Жюльен, на тот случай, если я захочу, чтобы ты составил мне компанию». А когда он узнал, что я играю на пианино, ему ничего не оставалось, как посоветовать мне продолжить занятия музыкой.
Его друзья не понимали, в чём дело, но я думаю, что понимал. Графу было тридцать пять, и он не был женат. Ожидалось, что он найдёт себе блёклую жену, что училась в монастыре, а их дети будут поглощены отжившим своё миром предместья Сен-Жермен, где его мать и сёстры пытались воссоздать ancien régime[99]. Д’Обре был либералом и циником – предателем своего сословия и христианином только по поступкам. Его семья терпеть его не могла, а появись у него ребёнок, они бы постарались отнять его. Но никлому не было дела до какого-то английского бродяги, которого он подобрал на улице и взялся воспитывать и учить.
- Это звучит ужасно напыщенно. Тебе не приходило в голову, что он просто был одинок, а ты пришёлся ему по душе?
Джулиан задумался на мгновение, а потом улыбнулся.
- Спасибо, мой дорогой друг. Я думаю, именно это я и пытался сказать.
- А когда ты начал петь?
- Это вышло случайно. Я рассказывал графу о мотиве какого-то произведения, добавляя к нотам бессловесные звуки. Тогда он странно посмотрел на меня и будто между прочим сказал, что мне стоит взять несколько уроков пения. Потом я узнал, что он нашёл мне учителя. Я ничего об этом не думал. Я всегда любил музыку, но считал себя не более чем одарённым пианистом-любителем. Я никогда не думать быть певцом.
Учитель дал мне дюжину уроков. Он сказал, что мой голос нуждается в обработке, я не знаю азов пения и едва отличаю один регистр от другого. Я был просто… прирождённым певцом. Граф сказал, что теперь я на распутье – я мог бы жить прежней жизнью или развить свой дар и выйти на сцену.