Когда меня освободят от этих дренажей, которые я таскаю за собой, как кастрюли? Такова уж судьба каторжника от рака: таскать, как ядра, банки с надписью «A-отрицательный». Мне тяжело от этих мыслей, я плачу каждое утро.
Я расчесала свалявшиеся от пота волосы, подкрасилась — блеск на губы, тени на глаза; это было смешно: весь день я проводила, меняя позы на кровати.
Мне постелили чистое белье. Положив руки на свежие простыни, я уговаривала боль утихнуть. «Еще чего!» — ответили мои нервные окончания.
Раздался стук в дверь. Белые халаты никогда не стучали. Было темно: я не люблю искусственный свет по утрам. В полумраке дверь открыл мужчина и направился ко мне. Мой гость, должно быть, ошибся палатой. Черный плащ с капюшоном, глаза тоже черные.
— Вы позволите?
Незнакомец приблизился. Среднего роста, брюнет, ни толстый ни худой, он прошел бы по улице незамеченным. Он придвинул кресло и сел в ногах моей постели. За двойными рамами медленно передвигались краны, поднимая свою ношу, в первый раз я увидела их работающими. Стройка ожила. Песчаная пустыня, закрывавшая горизонт, вдруг закишела людьми. Фигурки поднимали руки, как будто приветствовали меня. Одетые в голубые комбинезоны, три землекопа в белых касках взбирались на кучу песка.
Мой гость навел меня на мысль о фигурах Джамеля Тата: человек из толпы. У него было самое заурядное лицо — как у всех. Должно быть, у него была веская причина прийти в мою палату. На нем были черные походные ботинки фирмы «Текника» — такие носил и Антуан.
— Вам что-нибудь нужно? Книги, цветы или фрукты? Я могу спуститься в магазин, если вам чего-то не хватает, — предложил он и закинул ногу на ногу.
Может, мне и хотелось всего, но это никого не касалось. Незнакомец кашлянул, чтобы придать себе уверенности. Я увидела, как белая, довольно изящная кисть руки появилась из черного и нырнула обратно в карман. Мужчина покосился на дренажи у постели. После обеда я их прятала, чтобы не пугать Теобальда. Достаточно было убрать мое хозяйство под кровать, а потом свесить одеяло до пола.
Мне вдруг стало стыдно.
Проходящий сквозь стены невозмутимо созерцал мои мучения. На его лице не выразилось ни малейшего отвращения. Должно быть, это практикант в штатском.
— Вы читаете газеты?
Мужчина достал из кармана плаща «Либерасьон» и «Монд» и положил их мне на кровать. Я заплакала. Такое стало часто случаться. Слезы бежали из глаз, лицо, как мрамор, было неподвижно, я не страдала — слезы лились сами собой.
Незнакомец протянул мне бумажный носовой платок, я жестом отказалась. Потянулась за газетой. Ну и что из того, что я в Вильжюифе: я могу читать, мне только что подали завтрак, при желании это могло походить на пребывание в отеле. Мужчина в «текниках» улыбался. Его заинтересованный взгляд остановился на моей распухшей руке.
— Я прихожу к тем, кто этого хочет, — прошептал он. — Если вы захотите поговорить, меня зовут Люк Вейсс, звоните мне по номеру 24–32 в любой день, кроме вторника.
Если бы не выразительные черные глаза, этот тип был бы никем. Он мог быть всеми мужчинами одновременно и каждым мужчиной в отдельности. Плащ мешковат. Джинсы чересчур поношенные. Зачем мне звонить ему по номеру 24–32 (кроме вторника), если мне понадобится с кем — то поговорить? Кто он: врач-реаниматолог, психолог, сиделка, санитар, медбрат, диетолог или просто скаут с добрым сердцем? В Вильжюифе либо ты больной, либо белый халат — третьего не дано. Любопытство к окружающим уменьшалось, как шагреневая кожа. Был отряд родственников с цветами — они делали дежурное доброе дело, и отряд профи — они осматривали вас, прежде чем отправиться на поиски новых приключений.
Незнакомец был ни стар ни молод, ему было что-то в районе сорока. Он перестал улыбаться.
— Хотите, я подниму шторы?
Я покачала головой. Когда вы больны, то кто угодно может усесться в вашей палате.
— Мужайтесь, — повторил он.
Больница, как и тюрьма, — место бесцельных прогулок.
Мужайтесь, а что он знал об этом? Под стать глазам в нем все было темным и строгим, даже голос. Этот тип был вежливым и занудным. Он вздохнул, его взгляд скрыли бледные веки. У него были густые, как мазки Пикассо, ресницы. Он открыл глаза и снова улыбнулся.
— Хотите, я включу ночник? — не отступал он.
Мое молчание явно его обескуражило. А я из-за него пропустила обзор прессы на «Франс-Интер» и пропущу его на «Европе-1».