Незнакомец поднялся и направился к двери.
В коридоре раздались голоса старшей медсестры и врачей. Начинался утренний обход — привет, властелины! Мужчина поднял воротник плаща. На черном что-то блеснуло. Крест! Я уставилась на него с раскрытым ртом.
Мой гость — кюре? А где же сутана, молитвослов и вечные проповеди? Кто просил его прийти? Разве мои дела так плохи? А может, нарочно не касаясь темы, он хотел обратить меня в веру, совершить помазание? Брюнет повернулся ко мне лицом. Его крест был теперь отлично виден.
— Я вас видел в воскресенье во время мессы. Вам следовало войти. Ведь уйти всегда можно, особенно если я вас чем-то отпугиваю.
Священник разочарованно смотрел на меня.
— Бог вас любит, — почти шепотом добавил он.
— А что бы со мной было, если б он меня не любил?
Мой крик ничуть его не задел. Он на секунду замер.
— Чтобы принять мудрость Бога, надо смириться с любыми испытаниями, как это делал Иов, даже если вы не ведаете причины бед. Но это трудно, когда столько страдаешь, — пробормотал он.
До меня донеслись голоса врачей.
Мне показалось, он хочет добавить что-то еще.
— Всего хорошего, — сказал он в дверях.
Я видела плечи, плащ, крест, потом ничего.
Не знаю почему, я вспомнила один рисунок Милле, который Франк очень любил. На нем было изображение крестьянина со спины.
«Только очень великие мастера могут передать характер человека, лица которого не видно», — объяснял мне Мериньяк как-то воскресным вечером на бульваре Сюше.
ЧАСТЬ II
ЗВЕЗДНАЯ НОЧЬ
Часто любимый — лишь стимул для проявления любви, давно копившейся в сердце любящего.
14 февраля
День Святого Валентина. Добрые чувства текут со всех радиостанций, любовь черпают половниками, их продажные сердца обостряют мою жажду мести. Святой покровитель влюбленных подождет до следующего раза. Рак, безработица, одиночество еще крутят карусель, и на улице Томб-Иссуар несчастье продолжается.
Д-р Жаффе требует, чтобы я выходила на воздух. Для меня же просто докостылять до лифта — это подвиг. А представить, что надо пересечь двор под насмешливым взглядом соседа, открыть ворота одной рукой (другая рука не действует) и выйти на улицу — это почти нереально. Все продавцы в районе меня знают. Они подбегают, придерживают дверь, помогают поднять сумку. С неполноценными всегда предупредительны. Мне не нужна такая привилегия. При виде меня все считают, что я несчастна. Булочник дарит мне заварное пирожное всякий раз, когда я покупаю полбатона. Этим вечером я его снова поблагодарила, но я бы все отдала, даже эту тетрадь, чтобы больше не внушать жалость.
Как-то я даже, несмотря на костыли, села в 31-й автобус и доехала до бульвара Сюше. Я походила вокруг особняка. Цитадель счастья казалась неприступной. Ты был на работе, как и все нормальные люди. Прямо посреди улицы на меня нахлынули воспоминания прошлого. Допустим, моя жизнь рядом с тобой была легкой. Я любила искусство, путешествия, пустынные пляжи и Венецию в ноябре. Наверное, счастье — это своего рода прививка.
Под стенами, отделяющими меня от сада, на который я теперь могла смотреть лишь издали, встав на цыпочки, я расплакалась. Париж мог блистать, Эйфелева башня мерцать, служащие работать, меня же навсегда выгнали из этого дома. «Почему именно меня?» — всхлипнула я и, опираясь на костыли, подняла глаза к небу. Все скорбящие вопрошают, что они сделали, чем заслужили такую судьбу.
В двух шагах от виллы моей молодости служащие выходили из кафе, поглядывая на часы. Они толкали меня безо всякого злого умысла, просто потому что не замечали, ведь с тех пор, как ты меня выгнал, Франк, я утратила плоть. В будни прохожие обычно торопятся. У них встречи, они едут на метро, ловят такси. По выходным они размеренно вышагивают под руку с подругами жизни. По будням я завидую их энергичности, а по воскресеньям с болью смотрю на их любовь. Мне приходится довольствоваться счастьем других, меня никто не ждет.
Теобальд сообщил мне, что Антуан после возвращения из Сомали будет работать судьей в Париже. Похоже, мой сын далеко пойдет.
17 февраля
Я возобновила сеансы мануальной терапии у Тони; Крестный уехал от меня. У них с Верой две дочери — Лиза и Лина. Лизе — двадцать, а Лине — восемнадцать. В таком возрасте деткам очень нужен отец. Когда Теобальд в очередной раз приезжает ко мне, я, чтобы продемонстрировать удовольствие от его присутствия, улыбаюсь ему широкой глупой улыбкой. С тех пор как мы установили этот график, я — образцовая подруга жизни.