– Вы имеете в виду Урсулу?
– Да. Как-то я сделала что-то – не помню, что именно, но это обидело ее. Последовал обычный крик: "Я скажу Ну-Ну!" Должно быть, я была в дурном настроении, так как ответила: "Ну и говори, маленькая ябеда!" Урсула уставилась на меня. Я хорошо помню ее личико, покрасневшее от гнева. Тогда ей было, наверное, лет восемь. Она помчалась к Ну-Ну, которая, разумеется, тотчас же бросилась на меня, словно ангел с огненным мечом, защищая свою любимицу. "Я устала вечно уступать этому испорченному ребенку", – заявила я. "Тогда, – сказала она, – вам лучше собрать вещи и убираться отсюда". "Отлично, так я и сделаю", – ответила я, хотя идти мне было некуда, что Ну-Ну прекрасно знала. "И куда же вы отправитесь?" – осведомилась она, а я ответила: "Туда, где мне не придется угождать глупой испорченной девочке и ее полоумной старухе-няне". "Убирайтесь!" – завопила Ну-Ну. В семействе Бруссо она пользовалась неограниченной властью. Мадам и мсье де Бруссо души не чаяли в дочке и были в восторге от того, как Ну-Ну перед ней танцует, так что если Ну-Ну велела мне уходить, то жаловаться на нее хозяевам было бесполезно.
Я начала укладывать свои немногочисленные вещи и думать, что мне делать, так как мое положение было отчаянным. От страха и горя я заплакала, но вскоре почувствовала, что за мной наблюдают, и подняв голову, увидела стоящую рядом Урсулу. Я помню ее, как сейчас, в белом платьице до лодыжек и с голубыми лентами в каштановых локонах. Она была очень хорошенькой девочкой, с большими карими глазами и густыми гладкими волосами, которые Ну-Ну старательно завивала каждый вечер.
Даже теперь я помню, как Урсула сидела у ног Ну-Ну, пока та завивала ей волосы и пела бретонские песни или рассказывала легенды и сказки монотонным голосом, под который хотелось спать. В тот момент, когда Урсула стояла и смотрела на меня, что-то произошло между нами. Я с удивлением поняла, что девочка сожалеет о вызванной ею буре. Раньше я считала, что Урсула не думает ни о ком, кроме себя. Но, очевидно, она не была такой бесчувственной.
Позднее Урсула говорила мне, что она тогда сама не понимала своего отношения ко мне, но знала только, что не хочет, чтобы я уходила. Она обратилась ко мне как всегда властным тоном: "Перестань укладываться!" И затем с неожиданной мягкостью стала вынимать мои вещи и класть их назад в ящики. Вошла Ну-Ну и, увидев меня стоящей на коленях на полу, сказала с усмешкой: "Собирайтесь! На этот раз вам ничто не поможет". Но моя маленькая защитница подняла головку и заявила: "Она не уедет, Ну-Ну! Я хочу, чтобы она осталась!" "Она плохая и дерзкая девчонка! – сказала Ну-Ну. "Знаю, – ответила Урсула, – но я хочу, чтобы она осталась". "Но, малышка, она ведь назвала тебя ябедой". "А я и есть ябеда, Ну-Ну". Бедная Ну-Ну пришла в замешательство, но, конечно, слово ее воспитанницы было законом.
– И с того дня Урсула изменилась?
– Ну, не внезапно. Бывали взлеты и падения. Но, в отличие от Ну-Ну, я не давала ей спуску, и, по-моему, ей это нравилось. Я была гораздо моложе Ну-Ну. В то время мне было лет пятнадцать, а Урсуле – восемь. Тогда это являлось большой разницей, но она со временем уменьшалась. С того дня Урсула стала проявлять ко мне интерес. До некоторой степени я была ее творением, так как, если бы не она, меня бы выгнали. Хотя Урсула по-прежнему проводила много времени с Ну-Ну, она часто прибегала ко мне и доверяла свои маленькие секреты. Сначала Ну-Ну немного ревновала, но потом поняла, что ее отношения с Урсулой совсем не такие, как мои, а она так любила свою малышку, что была готова согласиться на все, что доставляло той удовольствие.
Я любила возиться с одеждой – не шить ее (для этого у нас были портнихи), а снабжать разными украшениями, что придавало ей своеобразие. Поэтому я всегда присутствовала, когда швеи примеряли платья Урсуле. Мы с ней вместе ходили в город за покупками, так как она настаивала, чтобы я сопровождала ее.
Урсула часто просила у меня советов, хотя редко им следовала. Мы быстро становились друзьями, что было необычно между служанкой и хозяйской дочерью.
Мсье и мадам де Бруссо относились к этому снисходительно. Иветт славная девушка, говорили они, и следит за Урсулой так, как не смогла бы Ну-Ну. Поэтому мы росли вместе, как две сестры.
– И это была самая крепкая дружба в вашей жизни. Что же вас заставило уехать?
– Я раздражала графа, так как говорила Урсуле, что она должна настаивать на своем и критиковать его в лицо. Он заявил, что Маргерит больше не нуждается в няне, и отослал меня.
– Удивительно, что Урсула позволила это.
Иветт поджала губы.
– С тех пор, как она вышла замуж, все изменилось. Он напугал ее с самой первой встречи.
– Значит, несмотря на то, что граф обеспечил вас домом и всем необходимым, вы его не любите?
– Не люблю! – она рассмеялась. – Эти слова кажутся странными по отношению к нему. Интересно, есть ли вообще кто-нибудь, кто любит графа. Люди его боятся, некоторые уважают за богатство и положение, а многие ненавидят. Даже его любовницы едва ли могли бы сказать, что любят его.
– А вы принадлежите к тем, кто его ненавидит?
– Я бы возненавидела всякого, кто бы поступил с Урсулой так, как он.
– Граф был настолько жесток к ней?
– Если бы она не вышла за него замуж, то была бы жива.
– Вы не имеете в виду, что он… убил ее?
– Можете понимать и так, мадемуазель.
Я покачала головой, и Иветт положила ладонь на мою руку.
Больше она ничего не сказала, и в тот день наше tete-a-tete завершилось.
Я много думала о разговоре с Иветт. Казалось, она располагает какими-то тайными сведениями. Если это так, то я должна узнать, в чем они заключаются. Иветт дала понять, что в них не содержится ничего хорошего для графа. Я поежилась, вспоминая, с каким выражением лица она говорила, что он повинен в смерти жены.
Если бы граф был рядом со мной, я бы не поверила, что это правда, но в его отсутствие я могла рассматривать факты более хладнокровно. Нужно еще поговорить с Иветт. Если я узнаю больше о характере Урсулы, то, быть может, мне удастся пролить свет на эту историю.
Марго попросила меня сходить в город и купить ленты для костюмчика Шарло.
– Ты сумеешь выбрать нужный цвет, Минель, – сказала она.
Я отправилась одна. Днем в Грасвиле мы не нуждались в сопровождении, поэтому я не впервые пошла в город в одиночку.
Шато-Грасвиль был не столь великолепен, как Шато-Сильвен, и походил скорее на великолепный сельский дом, чем на замок. У семьи был еще один замок в сорока милях к северу – как я слышала, гораздо больший – но они предпочитали этот. Окруженный серой каменной стеной, Шато-Грасвиль с его четырьмя изящными башенками был хорошо виден из города.
Было не слишком раннее утро, солнце уже высоко поднялось, и день обещал быть жарким.
В городе несколько человек приветствовали меня. Одна женщина спросила, как поживает малыш. Я ответила ей, что у Шарло все в порядке.
– Бедный малютка! Быть подброшенным таким образом! Я бы сворачивала шею матерям, которые бросают своих детей так же легко, как мсье Беррей сворачивает шеи своим цыплятам!
– Но о Шарло сейчас заботятся так, как этого можно только пожелать, мадам.
– Я знаю. А молодая мадам просто рождена для того, чтобы быть матерью! Вот она и стала ею, спустя всего лишь несколько недель после свадьбы! – Она весело расхохоталась.
– Мадам очень любит детей, – сказала я.
– Да благословит ее Бог!
Я двинулась дальше. Почти каждый встречный спрашивал меня о ребенке.
Потратив некоторое время на выбор лент, я решила выпить чашку кофе с моим любимым пирожным, прежде чем возвращаться в замок.
Сидя под голубым зонтиком, я слушала болтовню мадам Дюран, которая принесла мне кофе и не переставала радоваться счастливой судьбе ребенка, которого оставили у ворот замка.
Когда она ушла, я задумалась о разговоре с Иветт и о том, почему она так ненавидит графа. Ну-Ну испытывала к нему те же чувства. Причиной могло быть его отношение к Урсуле, которую они обе очень любили. Я многого не знала о ней. Раньше я считала ее всего лишь капризной ипохонд-ричкой, но подобное суждение с трудом подходило к женщине, способной внушать окружающим такую любовь и преданность. В отношении Ну-Ну, потерявшей собственного ребенка, это еще можно было понять, но Иветт – другое дело. Иветт обладала здравым смыслом и независимым мышлением, и если она так сильно подружилась с дочерью своих хозяев, значит, в той было что-то необычное.