Омер бросил весла и еле слышно произнес:
- Мы не можем отдаться всем существом этой ночи, потому что мы - дети современной цивилизации, и наши головы забиты всякой ерундой. Будь мы так же непосредственны, как люди, жившие десять - двадцать веков назад, мы не сидели бы безмолвно. Недаром они поклонялись солнцу, луне, тучам, молнии. Они лучше нас понимали скрытую душу природы. Мы же погрязли в своих мелочных расчетах, в заботах о собственных интересах. А пристрастие иных к науке, к знаниям, книгам - не что иное, как то же самое проявление честолюбивых устремлений. Ну скажи, какая наука, поэзия, любовь или политика прекрасней и величественней природы! Люди, увы, дальше собственного носа ничего не видят. Многие любуются сейчас луной? Едва ли один из нескольких тысяч. А луна видит всех и все и на наше пренебрежение отвечает милой, всепрощающей улыбкой. Стоит мне начать всматриваться в ее ясный лик, как самые различные видения начинают одолевать меня: то мерещатся усталые кули в лодках на Желтой реке, они дремлют, окутанные лунным светом; то видятся попугаи, уснувшие на ветвях огромных ореховых деревьев в Индии; а вот крокодилы отдыхают, положив головы на красноватые в лунных отсветах берега Нила; и пьяные аристократы обнимают своих возлюбленных в увеселительном саду какого-то большого города. Луна взирает на все это, и на прекрасном лике ее написано все то же невинное и чистое выражение. Как только удается ей не утрачивать свою невозмутимость, наблюдая и муки смертельно раненных на поле боя, и беспредельное отчаяние нищенок, копошащихся в мусорных ящиках перед домами богачей, и похотливую усмешку женщин, принимающих через окно по два любовника на ночь?! А мы, люди, обречены до конца своих дней носить в душе хоть частицу скверны, если единожды коснулись или были свидетелями порока. До чего ж мы ничтожны и жалки по сравнению с луной!
Посмотри, вот несутся всклокоченные облака; они льнут друг к другу, как только что раскрывшиеся цветы сливового дерева. Сейчас они приблизятся к луне и затеют с ней озорную игру. А вам не кажется, что в эту ночь даже ветер обрел видимость? Я вижу, как он играючи гонит облачка в нашу сторону. Он все ближе и ближе, вот-вот подхватит нас с вами, и мы, как эти облака, понесемся над землей. Нечто похожее я испытывал в тот вечер, когда впервые говорил с вами. Я вижу мир совершенно другими глазами. А вы? Сегодня все подвластно нашему духу. Еще недавно вода казалась страшной, но она больше не пугает нас, наоборот, кажется заманчивой и притягательной. Я не боюсь глубины, мне даже хочется погрузиться. Путешествие в морских глубинах откроет передо мной один из тех-волшебных миров, которые грезились еще в детстве.
Медленно-медленно буду скользить я ко дну. На пути повстречаю диковинных тварей, не похожих ни на одно земное существо, приласкаю их, как только что родившихся ягнят. Огромные рыбы растянут свои пасти, будто приветствуя меня улыбками, я тоже улыбнусь им. А на дне я пропущу сквозь пальцы песок и камни, сверкающие как драгоценности; мох и водоросли поглажу, как женские волосы…
Послушайте, Маджиде, я ведь почти что брежу. Почему вы не смеетесь надо мной? Или почему не пугаетесь? Ведь принято опасаться людей, у которых, как говорят, мозги набекрень. Они самые никчемные создания на свете. Вы не согласны? Самые никчемные, но в то же время самые лучшие… Впрочем, оставим эту тему. Давайте любоваться луной!
Наша лодка неотделима от моря, как пальцы от кисти. А эти огни на берегу? Невозможно поверить, что они могут быть погашены легким движением руки. Разве не пригвождены они навечно к тому месту, где мы их видим? А мы сами? Мы тоже слиты воедино с этой ночью. Кажется просто невероятным, что вскоре мы пристанем к берегу, пройдем по улицам, пропитанным запахами человеческого жилья, вернемся в свои дома. И, увы, нам следует поторопиться, уже поздно, любимые дядюшки и тетушки заждались нас. - В голосе Омера дрожали слезы. - У нас есть друзья, знакомые, начальники, работа, занятия. Ах, проклятая жизнь!
Омер вскочил, лодка закачалась, он снова сел и схватился за борта.
- Что с вами? Почему вы плачете? - подавшись вперед, тихо спросил он. - Вот видите, одна мысль о расставании с этой ночью заставляет вас плакать… Не вытирайте слез. Никто, даже вы сами, не имеете права прикасаться к глазам, которые наполнились слезами при свете луны. Я и не предполагал, что этот вечер кончится так удивительно прекрасно. Я хочу видеть ваше лицо вблизи.
Он снова встал, перешагнул через скамейку и сел напротив Маджиде. Она смотрела прямо перед собой широко открытыми и, казалось, невидящими глазами, на лице ее не отражалось никаких чувств, но с ресниц на бледные щеки одна за другой струились крупные слезы.
Омер взял девушку за руки. Руки у нее были белые, маленькие, нежные, но не бесформенные и мягкие, словно надутые перчатки, как у многих красивых женщин. В тех местах, где пальцы соединялись с кистью, были не выемки, а небольшие выпуклости. От запястья к пальцам тянулись тонкие жилки. Коротко остриженные ногти были не длинны, как листья ивы, и не широки, как лепестки полевого мака. Они естественно завершали утончавшиеся к концу пальцы. Омер молча поднес руки Маджиде к губам и осторожно, один за другим, стал целовать кончики пальцев. Маджиде нежно высвободила руку и долго перебирала его мягкие каштановые волосы.
На берегу их с тревогой поджидал лодочник. Омер даже не спросил, сколько с них причитается, и молча протянул ему пятьдесят курушеи. Лодочник так же без слов вручил ему пиджак.
Молодые люди шагали по пустынным улицам. Все лавки уже закрылись, вероятно, шел десятый час. В кофейнях на центральной улице коротали время ремесленники, рабочие, матросы; они беседовали, играли в карты. Изредка проносящиеся по улице полупустые трамваи разрывали грохотом тишину. Когда Омер и Маджиде подходили к Каракёю, с одной из боковых улиц неожиданно донеслись звуки патефона и чей-то громкий спор. Они шли, глядя на трамвайные рельсы, сверкавшие при свете фонарей, как две водяные струи, на каменные плиты мостовой, истертые подошвами пешеходов и автомобильными шинами. К тому времени, когда они миновали мост и арку Ениджами, улицы совсем опустели. Нарядные днем витрины магазинов были теперь закрыты ободранными деревянными ставнями. Звуки шагов Маджиде и Омера отдавались далеко вокруг, сливались, ударяясь о стены домов. Дойдя до площади Беязид, они постояли немного, глядя на тусклое отражение луны в бассейне. Жалкий вид их небесной спутницы, только что такой великолепной, поразил молодых людей. Даже Омер не находил слов. На скамьях вокруг бассейна дремали бездомные и «ночные девушки». Когда кто-нибудь из них шевелился, под ногами потрескивала фисташковая скорлупа, и этот треск смешивался с сонным бормотанием. На краю бассейна сидел нищий старик со спутанными волосами и всклокоченной бородой. Расстегнув рубаху на груди, он при свете луны и уличного фонаря искал насекомых. Под большим деревом, обнявшись, спали двое изможденных ребятишек. А поодаль, в кофейне, подвыпившие интеллигенты вели нескончаемый спор и никак не могли протрезвиться.
Маджиде почти повисла на руке Омера. В голове у нее была полная пустота. Вернее, она ни о чем не думала, лишь следила за картинами, одна за другой
проносившимися в ее воображении. Одно связывало ее с материальным миром: сознание того, что она стоит рядом с Омером и крепко держится за его руку. Глаза ее были полузакрыты. На душе, после того как она выплакалась, стало легко, а вслед за этой легкостью пришло ощущение счастья. Самые долгие объяснения не могли бы сблизить их больше, чем эти минуты молчания.
Дойдя до квартала Шехзадебаши, они свернули направо. Маленькие, темные домишки, казалось готовые развалиться, лепились к вырисовывавшейся впереди арке акведука. Луна умирала на замшелой черепице крыш и вновь возрождалась в стеклах крошечных окошек. Деревца и трава, пробивавшиеся из камней акведука, при свете луны рельефно выступали на фоне неба.