Нихад поднял руку.
- Оставь. Еще немного - и ты заведешь свою любимую пластинку о дьяволе внутри нас. Я ни о ком не собираюсь судить ни плохо, ни хорошо. Хочу только понять, в чем дело. Могу. сказать, что я не считаю нужным прощать людям их слабости. Быть сильным - прежде всего! Сила оправдывает любой поступок. Жалость к слабым - просто глупость.
Омер ничего не ответил. С Нихадом частенько случается: распалится и начинает заговариваться. Хотя, по существу, он хороший товарищ и неглупый человек, но нередко, особенно в своих статьях, проявляет неожиданную по силе проявления для своего тщедушного тела озлобленность и болезненную нервозность. Когда же он говорит просто и непринужденно, то производит впечатление бойкого, насмешливого и толкового парня. И Омер всегда удивлялся, что такой человек пишет статьи, исполненные слепого фанатизма, и с помощью примитивной демагогии пытается собрать вокруг себя сторонников, наивных, но много о себе мнящих, студентиков-недоучек. Когда однажды он сказал об этом Нихаду, тот ответил: : - Почем ты знаешь? Может быть, именно с этими наивными и невежественными студентами я собираюсь делать большие дела!
Тогда Омер не принял его слова всерьез и только рассмеялся. Но мало-помалу ему пришлось поверить, что Нихад сказал правду, потому что в последнее время тот не разлучался со своей компанией и возымел привычку произносить длиннейшие речи.
Оба гостя поднялись одновременно.
- Ну, ладно, - сказал Нихад. - Пока, до свидания. Заглядывай к нам. На днях зайду к тебе. Надо как следует потолковать. А сейчас оставим молодого супруга в покое.
Профессор Хикмет обнял Омера за плечи и, притянув к себе, доверительно спросил:
- Скажи-ка, братец, как у тебя дела? В деньгах есть нужда? Если что-нибудь понадобится, приходи ко мне. Помогать товарищам - наш долг. Если хочешь, могу тебе дать сейчас несколько лир.
Омер понурился, и профессор вытащил кошелек.
- Сколько тебе нужно? Этого хватит? - Он показал бумажку в десять лир.
Омер все так же мрачно молчал. Наконец, нерешительно протянув руку, взял деньги.
Гости поднялись, Маджиде вышла к ним, и они, попрощавшись с ней за руку, удалились. Молодые супруги сидели друг против друга на стульях и осматривали свое новое жилище так, словно хотели хорошенько запомнить, как оно выглядит. Каждый думал о своем и не решался поделиться с другим своими мыслями.
«Зачем только я взял у этого субъекта деньги! - укорял себя Омер. - Не так уж они мне нужны. Денег Маджиде и тех, что я взял у Хюсаметтина, вполне хватило бы и на хозяйство, и на карманные расходы. И все-таки не удержался, не смог отказаться. С какой стати я взял эти деньги и даже пытался разжалобить его? А ему только того и надо. Несколько лир потеряет, подумаешь велика важность. Зато еще один человек обязан ему. Еще кто-то будет восторгаться его добротой. И он будет доволен! Ишь ты, захотел стать ходячей добродетелью. Но разве это так уж плохо? Если бы у всех были такие слабости… А потом, кто знает, может быть, человек действительно испытывает потребность творить добро и делает это бескорыстно… Сами мы не можем быть добрыми и поэтому стараемся умалить достоинства других, обвиняем их в саморекламе, лицемерии и в желании заслужить даже посмертно, благодарственные молитвы».
«Следует ли сказать Омеру, что его приятели мне совсем не понравились, - думала в это время Маджиде. - Один из них просто урод… Какие у него липкие глаза! И другой не лучше. Его взгляд мне тоже не понравился. Смотрит, как будто приценивается к людям. А каков нахал?! Смеет при мне называть Омера чудаком… Однако мы беседовали всего несколько минут. Не могу же я судить о людях, которых толком не знаю, к тому же еще жаловаться на них Омеру. Все-таки они его товарищи. Если бы он не находил в них никаких достоинств, то не дружил бы с ними. Нет, я ничего не скажу ему. Надо привыкнуть к этой среде. Может быть, кое-что меня пугает просто потому, что я здесь чужая».
Тут взгляды Омера и Маджиде встретились, и они мгновенно позабыли обо всем, кроме того, что они наконец остались наедине в чистой, уютной комнате, что они любят и желанны друг другу.
Но все же у обоих на душе было немного печально, потому что впервые за время их знакомства они предпочли умолчать о том, что думают. Они могли не признаваться в этом даже самим себе, но все равно это было так.
XV
Несколько дней прошло без всяких перемен. Омер прилежно посещал контору, старался возвращаться не поздно и каждый день твердил, что бесконечно счастлив. Маджиде снова начала посещать консерваторию. Только теперь она уходила с занятий пораньше, чтобы забежать по дороге в лавки, купить сыр, чай и другие продукты. Собрав на стол, она терпеливо ждала возвращения мужа.
Как ни старались они экономить, им все же не удалось избежать самых необходимых расходов. Питаться в столовой было не по карману, и они обедали кто где, иногда вместе в дешевой шашлычной, а вечером довольствовались легким ужином, который Маджиде готовила на кухне у мадам. Для этого им пришлось купить несколько тарелок, чашек, ложек, поднос и прочую мелочь, которая хотя и стоила дешево по отдельности, но вся вместе обошлась в порядочную сумму. До конца месяца было еще десять дней, а у молодых супругов осталось всего шесть лир.
Омер повидался со своим влиятельным родственником, который служил на почте, и попросил устроить его на место получше или повысить жалованье. «Как только представится удобный случай, я о тебе подумаю», - обещал тот. Но по его тону Омер догадался, что тому уже известно о нем что-то не слишком лестное. «Подлец директор, наверное, накапал, - подумал он. - А как я стал стараться! Так всегда - наши добрые намерения ничего не стоят».
За целый год он не написал матери ни одного письма, и вряд ли было удобно просить у нее денег. Впрочем, мать, возможно, извинила бы его и даже не попеняла за то, что он пишет ей, только когда нуждается в помощи.
А деньги надо было достать во что бы то ни стало. Омеру и прежде их не хватало, но он никогда не страдал от безденежья так сильно, как сейчас. Раньше все затруднения улаживались сами собой, благодаря каким-то счастливым случайностям. Кроме того, долголетняя привычка помогала ему смотреть на денежные затруднения, как на нечто совершенно естественное. Он никогда не расстраивался, если день-другой приходилось сидеть без обеда или оттягивать с платой за комнату. Но сейчас любой пустяк ввергал его в уныние, и у него беспомощно опускались руки. До женитьбы он не задумывался о завтрашнем дне, а сейчас изводил себя бесконечными расчетами, как дотянуть до конца месяца. Раньше не видел ничего зазорного в том, чтобы стрельнуть двадцать пять - пятьдесят курушей у кого-нибудь из приятелей, но теперь это казалось ему недостойным женатого человека, семьянина. В его лихорадочно возбужденном мозгу рождались десятки самых невероятных прожектов. Любая вещь, выставленная в витринах магазинов на Бейоглу, дразнила его своей недоступностью. Его так и подмывало расколотить витрину и ограбить магазин, а то, прочитав в газете фельетон или сообщение уголовной хроники, начинал прикидывать, не провернуть ли ему самому какую-нибудь ловкую аферу или кражу.
Однажды хозяин табачной лавки по ошибке дал ему сдачи с одной лиры - четыре лиры с мелочью. Вначале Омер не заметил этого, но, отойдя несколько шагов, удивленно уставился на зажатые в кулаке деньги. И тотчас же какой-то голос, словно отгоняя возможные угрызения совести, стал нашептывать ему: «Не глупи! Сравни его убыток со своим барышом. Он, может быть, даже не заметит потери, а ты несколько дней сможешь обедать по-человечески. Кто знает, сколько бедняков он надувает за день?» Омер покачал головой, будто отвечая: «Даже если ты и не прав, я все равно не верну эти деньги».
Долго после этого случая Омер, что бы ни покупал, невольно ожидал, не дадут ли ему лишнего. Но судьба почему-то не спешила еще раз выказать ему свою благосклонность. До женитьбы ему случалось продавать что-нибудь из одежды; теперь он даже постыдился бы намекнуть на это Маджиде. Он окончательно замкнулся в себе. А мысль о том, что жена может догадаться о его нелепых проектах, заставляла Омера цепенеть от страха.