«Она тоже смотрит на губы Омера! - подумала Маджиде. Она представила себе, как они целуются, но и это не задело ее. - Пусть делают, что хотят! - пронеслось в голове, и тут же пришла другая мысль: - Неужели опьянение убивает все человеческие чувства? - Сердце ее сжалось. - Но ведь я и трезвая была такая. Я ведь тогда тоже не сердилась на Омера. Только вот никак не припомню, когда это было. Когда?.. Но это страшно. Не в доме ли тетушки Эмине я испытала это чувство? Может быть. Немного по-иному, но ощущение было то же самое. Оставить всех в покое, что бы они ни делали, не вмешиваться… Такое чувство появилось у меня, когда я утратила к ним всякий интерес. Ох, неужели и Омер стал для меня безразличен? Не может быть. Это невозможно. Я просто пьяна. С ума сошла. Нет… Нет… О господи! Что это со мной?!»
Хюсейн-бей просмотрел счет и поднялся из-за стола.
- Пошли! - скомандовал он, обращаясь к Хикме-ту. - Назло им пойдем веселиться в другое место. Ты возьми ханым! - Он показал на девушку Эмина Кями-ля. - Пошли, Омер-бей!
Омер и Умит тоже вскочили. Омер привычным жестом взял жену под руку, и они втроем первыми вышли из бара. Маджиде совсем потеряла голову и безуспешно пыталась собраться с мыслями.
Омер, Маджиде и Умит сели в одну машину. Хюсейн-бей в этот раз посадил очкастенькую рядом с собой, на переднее сиденье. Профессор Хикмет со своей дамой устроились в другой машине. Когда машины тронулись, Хюсейн-бей обернулся и прохрипел:
- Видали нахала! Исмет Шериф все-таки успел вскочить в машину профессора. Подлец наверняка велел записать свою выпивку на мой счет!
XXV
Машины одна за другой на большой скорости неслись по улицам. Когда они проезжали Меджидекёй, девушка в очках с деланной тревогой спросила Хюсейн-бея:
- Куда мы едем? Здесь так безлюдно! Вместо ответа Хюсейн-бей обратился к шоферу:
- Сынок, вези нас в Бююкдере (Бююкдере - пригород Стамбула, расположенный на европейском берегу Босфора). Поскорей, если можно, только без аварий!
Шофер им попался благоразумный: знай крутил баранку, даже не поворачивая головы. Лучи фар, как огромные ножи, подсекали деревья по обеим сторонам дороги и валили их назад. На свежем ночном воздухе голова у Маджиде вначале как будто прояснилась, но потом от бешеной скорости снова затуманилась, и обрывки мыслей мелькали, как деревья по обочинам. «Будь что будет, - решила Маджиде. - Да и что может быть? Ведь со мной Омер!» Она была спокойна за себя. Однако тут же призналась себе, что не присутствие Омера, а какое-то неосознанно принятое ею решение придает ей смелости. Но сейчас она не могла, а может быть, и не хотела задумываться о том, что это за решение.
Машина спускалась по извилистой дороге. Впереди над головами Хюсейн-бея и его дамы виднелось темное море. Оно было совсем как живое. Когда Маджиде смотрела в окно, ей казалось, что она слышит его шум, напоминавший шелест колосящейся пшеницы. Фонари на пароходах и причалах, как светлячки, мерцали зеленоватым светом. Маджиде почувствовала себя совсем одинокой. Это было странное и непривычное ощущение. Она и раньше годами жила в одиночестве, но всегда пыталась вырваться из него, что-то предпринимала. Сейчас же все замерло в ее душе. Чувство одиночества приятно успокаивало нервы, и мысли оцепенели, точно дети, которые, набегавшись за день, задремали на жухлой траве.
Когда машина остановилась, Маджиде долго не могла сообразить, где она находится. Омер помог ей выйти. Она ступила на землю, свет фар идущей сзади машины ослепил ее, и она прислонилась к дверце.
Хюсейн-бей велел шоферам ожидать и стал стучаться в застекленную дверь казино, откуда, очевидно, уже выпроводили всех посетителей. Дверь открыл служитель с мрачной, заспанной физиономией, босой, в белых кальсонах и рубашке. Казалось, он сейчас начнет браниться, но, узнав Хюсейн-бея, сразу же переменился и почтительно пригласил всех войти.
Хюсейн-бей и его гости устали, никому ничего больше не хотелось. Влажный ночной воздух немного успокоил их взвинченные нервы. Они сидели с таким видом, будто прибыли сюда не веселиться, а отбывать какую-то повинность. Женщины поблекли, на лицах обозначились морщинки, волосы растрепались. Так как среди интеллигентных женщин не принято краситься, они походили сейчас на загулявших юнцов.
Служитель прямо поверх своего ночного одеяния надел белый фартук, зажег в дальнем углу зала лампу и пригласил гостей к столу. Потом направился к буфету и принес несколько бутылок водки, немного сыра, хлеба и две коробки сардин.
Исмет Шериф, чтобы развеселить сидевшую в глубоком молчании компанию, принялся было острить. Но, кроме девушки, покинутой Эмином Кямилем, никто не смеялся. Омер возобновил разговор с Умит, Хюсейн-бей стал что-то рассказывать своей очкастой даме. Профессор Хикмет, как это часто бывало, напустил на. себя задумчивость. Он с большой охотой брался организовывать всяческие пикники и увеселения, но после первых же рюмок впадал в меланхолию, словно нуждался в алкоголе для того, чтобы осознать свою истинную сущность. Если в трезвом состоянии он полагал, что может добиться всего на свете, то водка избавляла его от мании величия, возвращая к горькой действительности.
Они осушали рюмку за рюмкой, почти не ощущая вкуса водки. Маджиде пила без всякого удовольствия, с горькой улыбкой, точно безмолвно укоряя кого-то.
Вдруг она поднялась и огляделась по сторонам. Официант, сидевший неподалеку на стуле, вскочил и проводил ее в туалет. Когда Маджиде открыла дверь, резкий запах ударил ей в лицо. Здесь все, даже стены, было желтого цвета. Слева над двумя умывальниками висело мутное зеркало, справа были две маленькие двери. Маджиде толкнула одну из них.
Когда она вернулась к умывальнику, ее взгляд упал на зеркало. Лицо нисколько не изменилось, и это удивило Маджиде. «А почему я решила, что должна увидеть совсем другое лицо?» - подумала она.
Умывальники были грязные. Маджиде не решилась прикоснуться к лежавшему в мыльнице серому обмылку и просто ополоснула руки водой. Липкое, мокрое полотенце, висевшее между умывальниками, вызвало в ней тошноту. Однако от резкого аммиачного запаха она немного протрезвела.
Дверь распахнулась. Маджиде ожидала увидеть одну из девушек, но показался Исмет Шериф. Он притворился удивленным, словно не ожидал встретиться здесь с Маджиде.
- О, ханым! Извините, пожалуйста!
Маджиде не ответила и хотела было выйти в зал, но он преградил ей дорогу.
- Я очень огорчен, Маджиде-ханым.
- Чем? - не подумав, спросила она.
- Недостойным поведением Омера. Мне, честное слово, крайне неприятно… С таким человеком, как вы…
«О господи! Какой же он глупец и пошляк! - подумала Маджиде. - Он же видел, что я пошла сюда. А еще прикидывается удивленным. Профессор Хикмет занялся девицей Эмина Кямиля и лишил его дамы. А Омер явно пренебрегает мною. Оба мы вроде не заняты».
Пока она, слегка сощурив глаза, размышляла об этом, Исмет Шериф сделал шаг вперед.
- Я - писатель и как человек, знающий людские души, сразу понял, что в этот вечер здесь разыгралась трагедия самолюбий.. Я мучаюсь так же, как и вы!
С каждой фразой он подходил к ней все ближе.
«Трагедия самолюбий? - мысленно переспросила Маджиде. - Как порой примитивно рассуждают мужчины!.. Они полагают, что, если женщина оскорблена мужчиной, она должна немедленно броситься на шею другому. Во всяком случае, он именно на это рассчитывает. Пристает к женщине, с которой до того не обмолвился и парой слов, делает вид, что заинтересован. Неужели все мужчины считают нас такими дурами? Этот человек думает, что может прижать меня около уборной только потому, что Омер забавляется с другой, а я из-за этого расстроена. И вообще, кто знает, о чем он думает?»
Маджиде не замечала, что ее молчание придает Исмету Шерифу смелость. «Знаток человеческих душ» принимал раздумье молодой женщины за признак внутренней борьбы, которая, разумеется, решится в его пользу. Он ведь в конце концов и не рассчитывал, что такая женщина, как Маджиде, не задумываясь и не ломаясь, уступит его домогательствам.