Бедри забыл, для чего он пришел.
- Ну к чему ты себя так мучаешь, милая! - ласково сказал он.
Маджиде указала на стул.
- Садитесь! Что случилось? Где он? Рассказывайте !
Бедри опомнился, сел.
- Все так, как я и предполагал. Это дело Нихада. Я побывал в полиции и, поговорив с товарищами Нихада и с Омером, пришел к определенному выводу.
- Вы видели Омера?
- Да. Только что. Он переведен в тюрьму.
- Как?
- Не волнуйтесь. Он говорит, что это наверняка ошибка и, когда все выяснится, его выпустят. Судя по тому, что никому не разрешают свидания, а Омеру разрешили, все обстоит не так уж страшно.
- Что он говорил? Обо мне спрашивал?
Бедри заволновался, словно ждал этого вопроса и боялся его.
- Да, все обстоит так, как я предполагал. Маджиде оборвала его:
- Почему вы не отвечаете? Он что-нибудь сказал обо мне?
Немного подумав, Бедри проговорил:
- Разрешите, я сначала расскажу самое главное, а потом дойдем и до этого.
И, не ожидая ответа, продолжал:
- Вы знаете, что Нихад и те студентики, которых он сплотил вокруг себя, по молодости и по неопытности, не зная, чем бы заняться, а отчасти в надежде устроить свое будущее, решили объявить любовь к родине своей монополией и стали выпускать брошюры и журналы, которые заполняли бранью и клеветой. Вначале все это воспринималось как проявление чрезмерной горячности сбитых с толку и не имеющих определенной ориентации юнцов. Но в последнее время их деятельность приняла целенаправленный характер. Всем, в том числе и мне, это сразу бросилось в глаза. Эти храбрецы, привыкшие во все горло орать в кофейнях, на палубах пароходов, на улице и считавшие удалью, публично высказывая свои взгляды, защищать их с помощью кулаков, вдруг стали почему-то играть в таинственность. Они сходились в кофейнях по двое, по трое и о чем-то загадочно шептались. Если кто-либо в споре высмеивал их идеи, они лишь самоуверенно ухмылялись, словно говоря: «Погодите! Придет время, мы вам покажем, где раки зимуют!» Наконец они завели дружбу с авантюристами и подозрительными личностями, характер деятельности которых еще полностью не установлен. Среди них был и тот самый человек, похожий на татарина, которого мы частенько видели с Нихадом. Он тоже арестован… Не вдаваясь в подробности, могу сказать, что эти экзальтированные юноши попали прямо в расставленные для них сети… Часть из них даже не знала, на что идет… Они думгли, что высказывают собственные мысли, а на самом деле, как жалкие марионетки, переводили на турецкий язык варварские идеи, положенные в основу всего государственного строя некой иностранной державы. Отстаивая лживое и лицемерное мировоззрение, они не понимали, что роют яму себе, своему народу и всему человечеству! Они докатились в конце концов до таких дел, которые смело можно назвать изменой родине. Судя по обнаруженным материалам, они составляли списки всех не согласных с ними мыслящих людей страны и передавали их за деньги в руки каких-то неизвестных лиц, сумевших остаться в тени. В эти списки заносились люди не только за их политические взгляды, но и по признаку расы, крови, происхождению, высчитанному до седьмого колена. Полученные деньги вкладывались в сомнительные аферы. На них грели руки лишь главари, а остальные, как дураки, кричали задаром. Собственно говоря, из-за этого все и выплыло наружу. Несколько молодых идеалистов, видя, что главари загребают деньги, а им не дают даже понюхать их, выдали всех. Вы видите, все это достаточно отвратительно. Не думаю, что Омер имел к ним какое-либо отношение. Он боится только, как бы не выплыло дело кассира из-за тех двухсот пятидесяти лир, которые он оставил Нихаду. Боится - не то слово. Он стал такой странный. Совсем переменился за эту ночь и больше переживает за кассира, чем за себя. Меня это удивило - ведь с тех пор прошло больше месяца. У него был такой потерянный вид, что я просто не узнавал его. Видимо, он многое передумал. Потом… Говоря о вас… Бедри замялся.
- Он беспокоился обо мне? Что он сказал? - спросила Маджиде.
Бедри поморщился.
- По правде говоря, я так и не понял. Как только было упомянуто ваше имя, он задумался. «И с Маджиде ничего не улажено», - говорит. Я спросил его, в чем дело, он не ответил и заговорил о другом. Я предполагал, что он будет больше волноваться. Но нет. Уж не струсил ли он, подумал я. Вижу, арест его вовсе не тревожит. Он уверен, что его освободят. Может быть, это его состояние - начало новой, более разумной жизни.
Маджиде задумалась, уставившись на запыленный воротник Бедри. Морщинки прорезали ей лоб, словно она производила в уме какие-то сложные расчеты. Потом посмотрела на Бедри настойчивым, требовательным взглядом.
- Вы думаете, Омер переменится?
- В каком смысле переменится? Почему вы об этом спросили? - уклонился от ответа Бедри.
- Просто так. Я хотела знать, что вы думаете. Ну, так как же?
- Не знаю… Может перемениться… Но…
- Но что?
- Для этого нужно время. - Да.
Маджиде поднялась, давая понять, что не хочет больше продолжать этот разговор.
- Пойдемте к Омеру, - попросила она. - Наверное, меня допустят к нему.
Бедри ждал этого. Они вместе вышли из дому. Устроить свидание с Омером оказалось не так уже трудно. Маджиде заметила, что муж сильно изменился, и стала доискиваться причины. Лицо Омера заросло щетиной, но он почти всегда ходил небритый. Нет, не это. Что-то другое изменило черты его лица, выражение глаз. Он протянул руку сначала Маджиде, потом Бедри.
В камере для свидания - пустой выбеленной комнате - было всего два стула. Омер пригласил своих гостей сесть, а сам остался стоять. Но Бедри уступил ему место.
Маджиде с легкой улыбкой посмотрела на мужа. Ответная улыбка, едва обозначившись, замерла на губах Омера, все лицо его странно и неестественно напряглось. Маджиде стало жаль его.
Оба молчали. Бедри деликатно отошел в дальний угол к надзирателю, чтобы не мешать разговору молодой четы. Но ни один из супругов не придвинулся к другому, и чем дольше продолжалось молчание, тем острее оба чувствовали, что оборвалась какая-то нить, связывавшая их ранее. Маджиде вспомнила фразу из своего письма: «…Как мало мы разговаривали с тех пор, как стали жить вместе, как будто стало нечем поделиться друг с другом», - и с горечью подумала: «И впрямь не о чем. Он глядит как чужой… И я тоже! Отчего это? В тот день, когда мы познакомились, он говорил так много, совсем не зная меня, не заботясь о том, слушаю ли я. У него всегда так… Начинает замечательно, но ничего не доводит до конца. То ли от лени, то ли оттого, что не знает, куда это его заведет».
Надо было наконец что-то сказать, и Маджиде спросила:
- Ты очень скучал? Когда тебя привезли сюда?
- Скучать не было времени. Вчера меня допрашивали до полуночи, а рано утром перевели сюда.
- Ты очень мучаешься?
- Нет, дорогая! Они начали понимать, что я к этому делу не имею отношения. Мне только жаль Нихада. Его храбрые приспешники превратились в шелудивых щенков. Каждый валит вину на других. Уже сегодня они затеяли потасовку. Герои, кричавшие, что готовы отдать жизнь за дружбу, ради общей цели, теперь, чтобы спасти свою шкуру, продают друг друга ни за грош. Горько видеть их такими мерзкими…
Маджиде, внимательно слушавшая его, подумала: «Неужели нам больше не о чем говорить?» Это была не ее вина. Омер держался от нее на расстоянии, старательно избегал тем, которые касались только их двоих.
Против ожидания это не огорчило Маджиде. Но легко ли ей было видеть, что Омер отдаляется от нее? Вместе с тем, какое она имеет право сердиться на него и даже удивляться?
Омер, который, как и прежде, сидел возле нее со свешивающейся на лоб прядью волос, смотрел вокруг бегающими глазками и красиво округлял губы, даже когда молчал, этот самый Омер не вызывал в ней прежних чувств. Она слушала мужа с вежливым вниманием, как дальнего родственника или человека, с которым недавно познакомилась, и не находила в нем почти ничего общего с тем Омером, которого она все еще любила, который жил и, вероятно, всегда будет жить в ее памяти.