выдающегося турецкого поэта, и в словах столь же выдающегося публициста несомненно заключена святая истина.
Приятели тихонько рассмеялись. Двое из вновь пришедших упорно отмалчивались. Нихад наклонился к одному из них и о чем-то тихонько спросил. Тот утвердительно кивнул, и Нихад повернулся к Омеру:
- Все в порядке. По крайней мере, сегодня вечером мы живем.
Омер сокрушенно вздохнул: новость не очень обрадовала его.
- Ты недоволен? - удивился Нихад.
- А чему радоваться?
- Как чему? Ты говоришь таким тоном, словно брезгуешь пить за чужой счет.
- Замолчи, ради бога! Вся моя жизнь… Вся наша жизнь… одна низость…
- Подумаешь, воплощение добродетели!
- Вовсе нет! Просто я решил с сегодняшнего дня начать новую жизнь, не такую мелочную и убогую, как прежде, а по-настоящему осмысленную. Вот так… Стоит мне приложить старания, и я добьюсь чего угодно. Ах, если бы не дьявол, что сидит во мне! Он подстрекает меня на поступки, которые по доброй воле я ни за что не совершил бы. Пытаюсь избавиться от него - куда там… И не я один такой. В любом из нас - точно такой же дьявол, он вертит нами как хочет. Уверен, твои планы покорения мира - тоже его работа.
Нихад не выдержал.
- Да прекрати ты, ради бога! Я понимаю, что с тобой происходит. Только боюсь, ты рассердишься, если сказать тебе об этом прямо…
- Ну, скажи!
- Тебе нужно жениться!
- Дурак!
Омер брезгливо поморщился, вытащил из кармана журнал и принялся опять его просматривать. Нихад обернулся к маленькому человечку в очках.
- Ваша сегодняшняя статья, Исмет Шериф-бей, просто превосходна. У нас нет другого публициста, который обладал бы такой неотразимой логикой и так умело разил врагов своим острым пером. Каждую вашу статью мы ждем с большим нетерпением…
Омер оторвался от журнала.
- Ты что, цитируешь письма благодарных читателей?
- А разве я не прав?
- Прав, прав. Только забыл добавить, что во главе противников, поверженных нашим Исметом Шерифом, стоит он сам. Судя по тому, что в каждой новой статье он с удесятеренной энергией утверждает противоположное тому, что писал м,есяц назад, первый замертво поверженный им враг - все тот же Исмет Шериф. Не так ли, Эмин Кямиль?
- Совершенно верно, - с готовностью подхватил великий турецкий поэт, только что доказывавший способность родного языка ничего не выражать. Обычно он не упускал возможности поспорить с Исметом Шерифом.
- Тот, кто не понимает, что жизнь - это последовательная цепь изменений, - проговорил Исмет Шериф, - и что каждое такое изменение есть шаг вперед по пути прогресса, - тот просто мракобес…
Не считая нужным что-либо добавить, Исмет Шериф принялся теребить шрам на шее. Еще в детстве, во время Балканской войны, его ранило осколком снаряда при эвакуации из Эдирне, где он находился вместе с отцом, командиром роты. С тех пор голова Исмета Шерифа всегда клонилась к левому плечу, и ему стоило больших усилий держать ее прямо. Событий более значительных, чем это ранение, в жизни сего прославленного публициста так и не произошло. Оно даже сыграло не меньшую роль в формировании его характера, чем отец, о котором говорили как о настоящем герое и который погиб смертью храбрых в Эдирне. Впоследствии ранение стало главной темой толстого романа Исмета Шерифа.
Каждую неделю он выступал со статьями в крупной стамбульской газете. В них он касался самых злободневных проблем - в политической, экономической и литературной жизни в стране и за границей и, приводя цепь довольно убедительных доводов, делал решительные выводы и выносил суровые приговоры.
Поэт Эмин Кямиль почти всюду сопровождал этого публициста и мыслителя, вместе с ним участвовал в попойках и, хотя полностью разделял его убеждения, вменил себе в обязанность опровергать каждое его слово, каждую мысль. Эмин Кямиль, богатый бездельник, проедавший доставшееся ему от отца наследство, большую часть своей жизни провел в имении отца около Ешилькёя (Ешилькёй - один из пригородов Стамбула на европейском берегу Мраморного моря), развлекаясь охотой и кормлением собак, а также сочинительством стихов, к вящему восторгу любителей поэзии.
Вскоре эти занятия ему надоели, других он себе не нашел, поэтому в последние годы Эмин Кямиль увлекся буддизмом и, обрившись наголо, бродил босиком по своему поместью, ожидая погружения в нирвану. Потом ему и это наскучило, и вот уже несколько месяцев, как он стал ярым приверженцем Лао-цзы. Он вечно таскался с книжками по китайской философии на французском языке и пытался в соответствии с ними толковать жизнь и людские характеры. Товарищи не принимали его всерьез, хотя был он вроде бы и не дурак и в меру отзывчив. Это задевало самолюбие Эмина Кямиля, и он отвечал им презрительным высокомерием.
Нихад и Омер познакомились с этими «выдающимися личностями», когда те возымели намерение издавать молодежный журнал и заказали приятелям стихи и передовицы. Журнал давно прогорел, и его место заняли другие, столь же недолговечные журнальчики, но встречи с Исметом и Эмином не прекратились. Омер, правда, сразу же отстал от «издательских» дел, но Нихад все еще принимал в них участие. Время от времени под рубрикой «Молодежное движение» он публиковал статьи в той же газете, где печатался Исмет Шериф. Из этих статей нелегко было понять, что имеет их автор в виду, но они создавали впечатление, что он нападает на врага, назвать которого нельзя открыто, и вызывали горячие споры среди молодежи определенного толка.
Что до молодых людей, которые повсюду сопровождали Исмета Шерифа и Эмина Кямиля, то это были недоучившиеся студенты, вступившие на стезю журналистики. Поскольку никто из них не блистал особыми талантами и знаниями, то ничего, кроме небольших газетных сообщений, им и не поручали. В присутствии «великих людей» они сидели набрав в рот воды и только приветствовали восторженным смехом любую из многочисленных острот.
Неожиданно Исмет Шериф вскочил с места и скомандовал:
- Пошли!
Все поднялись. Омер выложил содержимое своего кошелька на оцинкованный стол, то же сделал Нихад. После недолгого препирательства компания вышла на улицу, решив отправиться в питейное заведение, недавно обнаруженное неподалеку отсюда в районе Коска.
Низкое, с давящим потолком помещение скорее напоминало лавку лудильщика. Здесь сидели только несколько давно не бритых пьяниц, два-три ремесленника, музыкант в черных очках и с удом в руках да мальчишка-певец лет десяти - одиннадцати в башмаках на босу ногу. Музыканты отдыхали. Омер сразу же обратил внимание на желтое, исхудалое лицо мальчика, в котором плутоватость сочеталась с детской застенчивостью.
Всем своим видом он старался разжалобить посетителей. Во взгляде его больших карих глаз читалась жажда сострадания. Порой он, правда, забывал обо всем и тогда обеспокоенно посматривал на инструмент или вздыхал, провожая голодным взглядом блюда с закусками, которые разносил хозяин-армянин; и тогда у него делался действительно несчастный вид, от которого сжималось сердце.
Компания заняла маленький столик. Хозяин тотчас принес на подносе графин водки, слоеные пирожки с мясом, фасоль с луком, жареные бычки. Снова заиграла музыка. Эмин Кямиль пустился в рассуждения по поводу мальчика-певца, а Исмет Шериф в стиле своих передовиц принялся обличать национальные язвы; газетная братия по-прежнему молчала.
Нихад ни с того ни с сего стал рассказывать об утреннем приключении Омера. Тот со скучающим видом вытащил из кармана свой журнал. Рассказ Нихада вызвал у всех приступ хохота, но Омер, сверкнув глазами, вдруг хлопнул журналом по столу:
- Послушайте! Здесь напечатаны стихи, как раз о том же самом, что и меня сводит с ума. Никто из вас не понимает даже, о чем я толкую… Но, уверен, тот, кто написал эти стихи, он бы понял!
Омер поднес журнал к глазам и стал читать. Это было стихотворение одного из известных поэтов, и называлось оно «Дьявол».
Читал Омер дрожащим от волнения голосом, как человек, изливающий душу, то и дело бросая взгляды на слушателей. В стихотворении говорилось о дьяволе, который сначала преследует свою жертву, словно тень, не отставая ни на шаг и нашептывая что-то на ухо, потом холодными как лед руками стискивает затылок и, наконец, заключает в свои мертвящие объятия; о силе, перед которой люди - испуганные и беспомощные дети. Когда Омер кончил читать, лоб его блестел от капелек пота.