– Значит, нужно найти настоящего убийцу?
– Не обязательно. Вам нет нужды устанавливать его имя и возбуждать дело против него.
– Как так?
– Очень просто. Предположим, с неба на Манхэттен опустилась летающая тарелка, из нее выбежали марсиане, всадили в Хольцмана четыре пули, вернулись в тарелку и улетели в космическое пространство. Если вам удастся доказать это, предъявить улики, то вас никто не заставит демонстрировать в суде летающую тарелку и вызывать марсиан повесткой для дачи показаний.
– Кажется, я вас понял. – Он достал еще одну сигарету, прикурил от зажигалки «Зиппо», а потом сквозь облако табачного дыма спросил: – А как вы сами? Не хотите заняться поисками марсиан?
– Даже не знаю, стоит ли.
– Почему?
– Потому что я – не самая лучшая кандидатура для такой работы, – объяснил я. – Понимаете, мы с Гленом Хольцманом были знакомы.
– Так вы дружили с ним?
– Не то чтобы дружили, – сказал я. – Но его я знал лучше, чем вашего брата, это точно. Я бывал в гостях в его квартире. Познакомился с его женой. Мы несколько раз общались на улице, а однажды пили кофе в заведении, расположенном в двух шагах отсюда. – Я нахмурился. – Нет, не могу назвать его своим другом. Более того, признаюсь вам, что он мне не очень-то нравился как человек. Но и при этом мне будет как-то не по себе, если я начну прикладывать усилия, чтобы помочь уйти от ответа его убийце.
– Похожие чувства.
– Что вы имеете в виду?
– Если Джордж виновен, я тоже не хотел бы помогать ему уйти от ответа. В таком случае он представляет опасность для себя самого и для других. Тогда ему самое место в какой-нибудь психиатрической лечебнице с крепкими решетками на окнах. Я хочу для него справедливости только в том случае, если он не совершал этого преступления. И для вас тоже нет никакого конфликта интересов, верно? Вы станете помогать Джорджу при условии, что поверите в его невиновность. А как вы только что сказали, если он не делал этого, значит, сделал кто-то другой. Они накажут Джорджа, а настоящий убийца будет разгуливать на свободе.
– Теперь вижу, к чему вы клоните.
– А тот факт, что вы лично знали жертву, – сказал он, – в моих глазах делает вас идеальной фигурой для такой работы. Вы знали Хольцмана, знали Джорджа, вам хорошо известен каждый закоулок в здешнем районе. С моей точки зрения, это дает вам преимущества. И если кто-то способен что-то реально сделать, то именно вы.
– Не уверен, что имею хоть какие-то преимущества перед другими, – сказал я. – Вероятность невиновности вашего брата представляется мне минимальной, а уж шансы доказать это вообще приближаются к нулевым. Боюсь, вы понапрасну потратите деньги.
– Это мои деньги, Мэтт.
– Здесь не поспоришь, и, наверное, вы вправе разбрасываться ими, если вам так угодно. Но вот время-то принадлежит мне, и у меня его не так много, чтобы разбазаривать даже за плату.
– Но все же есть надежда, что он невиновен…
– Это другое дело, – перебил я. – Вы верите в его невиновность отчасти потому, что хотите верить в нее. Представим, что он не совершал этого преступления, а вы отступитесь и ничего не предпримете. И его упрячут за решетку до конца жизни за убийство, в котором он не виноват.
– Вот эта мысль и сводит меня с ума.
– А разве ничего хуже в жизни случиться не может, а, Том? Вы сами сказали, что он не сядет в обычную тюрьму, а попадет в специальное учреждение для душевнобольных, где ни в чем не будет нуждаться, где в любое время ему окажут необходимую помощь. Даже если он невиновен и попадет туда не по той причине, по какой следовало бы, неужели это так плохо? Его будут сытно кормить, проследят, чтобы он вовремя мылся и следил за собой, снабдят лекарствами…
– Торазином – вот чем они будут его пичкать. И превратят в жалкого человекообразного зомби, чтоб им провалиться!
– Может быть.
Он снял очки и ущипнул себя за переносицу.
– Вы не знаете моего брата, – сказал он. – Вы его видели, но совершенно не знаете. Он не бездомный. У него есть жилье. Но его с полным основанием можно отнести к числу бездомных, так много времени он проводил на улице. Он не выдержит, если его долго станут держать взаперти. У него есть кровать, но он почти никогда не спит на ней. Он вообще не спит, как обычный человек, который ложится вечером и встает утром по будильнику. Его сон похож, скорее, на сон животного – полчаса, час подряд, но не больше. Засыпает и тут же просыпается. Что днем, что ночью. Вытянется на скамейке или свернется на пороге заколоченного подъезда и дремлет, как кот.