Монро посмотрел через поляну на росшие там сосны, но перед глазами у него были оливковые деревья и мальчишка в форме, который кричал: «Я вам не принадлежу». Как странно, подумалось ему, государственные структуры со всей своей властью иногда заходят слишком далеко и теряют контроль за своими собственными слугами из-за того, что слишком перегибают палку. Это случается не часто, но бывает.
– Я могу вывезти тебя отсюда, Валентина, – сказал он. – Мне придется оставить дипломатическую службу, но такое уже бывало. Саша еще достаточно молод, чтобы вырасти в каком-нибудь другом месте.
– Нет, Адам, это страшно соблазнительно, но я не могу. Несмотря ни на что, я – частица России, я должна остаться. Может быть, когда-нибудь… я не знаю.
Они сидели некоторое время не говоря ни слова, держа друг друга за руки. Наконец она прервала затянувшееся молчание.
– Твои… люди из разведки передали пленку в Лондон?
– Наверно, да. Я передал ее человеку, который, по-моему, является резидентом секретной службы в нашем посольстве. Он спросил меня, будет ли какое-нибудь продолжение.
Она указала кивком на свою сумочку.
– Это всего лишь стенограмма. Я больше не могу приносить магнитофонные записи. После сверки со стенограммами их запирают в сейф, а у меня нет ключей. Здесь у меня листы с записью следующего заседания Политбюро.
– Валентина, как ты их выносишь оттуда? – спросил он.
– После заседаний, – рассказала она, – магнитофонные записи и рукописные стенограммы приносят под охраной в здание Центрального Комитета. Там, в закрытой на замок комнате, работаю я и еще пять женщин. Начальником над нами поставлен один мужчина. После того, как стенограммы переписываются набело, пленки запирают в сейф.
– Как же ты тогда достала первую?
Она пожала плечами.
– У нас новый начальник, его поставили всего месяц назад. Тот, что был до него, вел дела более небрежно. Рядом с нами расположена студия, где перед тем, как их запереть, с пленок делают одну-единственную копию. В один из дней в прошлом месяце я оказалась там одна и это продолжалось достаточно долго, чтобы я успела подменить вторую пленку пустой.
– Пустой? – вскрикнул Монро. – Они же заметят подмену, если им придет вдруг в голову проиграть эти пленки.
– Вряд ли, – протянула она. – Стенограммы после сверки их с магнитофонными записями направляются в архив. Мне повезло с этой пленкой: я вынесла ее в хозяйственной сумке под овощами, которые я приобрела в распределителе Центрального Комитета.
– Тебя не обыскивали?
– Нас вообще никогда не обыскивают. Нам доверяют, Адам, мы – элита новой России. С бумагами легче. На работе я ношу вышедший из моды пояс. Я скопировала стенограмму прошлого июньского заседания, но заложила при этом в машину одну лишнюю копию, после окончания процедуры я перевела регулятор количества копий на одну цифру назад. Лишнюю копию я спрятала внутри своего пояса. Снаружи на нем не было заметно никаких утолщений.
Монро вновь почувствовал, как напрягаются мышцы у него на животе при мысли о том риске, которому она себя подвергала.
– А о чем они говорили на этом заседании? – спросил он, указывая на ее сумочку.
– О последствиях, – ответила она. – Что произойдет, если разразится голод. Что народ России с ними сделает. Но Адам… после этого заседания в начале июля было еще одно. Я не смогла скопировать его, так как была в отпуске. Я не могла отказаться идти в отпуск, это было бы слишком заметным. Но когда я вернулась, то встретилась с одной из женщин, стенографировавших это заседание. Она побледнела, когда я спросила ее о нем, и отказалась что-нибудь говорить.
– А ты сможешь достать эту стенограмму? – поинтересовался Монро.
– Попытаюсь. Придется подождать, пока в отделе никого не останется, тогда я смогу воспользоваться копировальной машиной. После этого я переставлю регулятор, и никто не узнает, что ею пользовались. Но я смогу сделать это не раньше следующего месяца, тогда я буду работать в вечернюю смену и смогу улучить момент, когда останусь одна.
– Нам не следует больше встречаться в этом месте, – сообщил Монро. – Повторение одного и того же слишком опасно.
Следующий час он посвятил описанию некоторых профессиональных премудростей, которые ей необходимо было знать, собираясь и отправляясь на встречу. Наконец он протянул ей пачку листков, покрытых мелким шрифтом, которые до этого были спрятаны у него под рубашкой навыпуск.
– Здесь все записано, дорогая. Запомни это и сожги. Пепел спусти в канализацию.
Пять минут спустя она отдала ему пачку грязноватых листков, покрытых рукописными записями, сделанными прекрасным почерком кириллицей, которые она достала из своей сумочки, и растворилась в лесу, двигаясь по направлению к своей машине, оставленной на песчаной лесной дорожке примерно в полумиле от них.
Монро спрятался в тени арки над утопленной в стену боковой дверью часовни. Там он вытащил из кармана моток клейкой ленты, спустил до колен свои брюки и прикрепил переданные ему листки к бедру. Когда он подтянул брюки, подпоясался и двинулся обратно, он чувствовал, как бумаги мерно колыхались в такт его движениям, но под его широкими, сделанными в России брюками это было совсем не заметно.
К полуночи, сидя в тишине своего кабинета, он успел перечитать их десяток раз. В следующую среду в портфеле, прикованном к руке курьера, они были отправлены в Лондон, кроме того, они были запечатаны в конверт с сургучной печатью и предназначались для передачи исключительно в руки связного СИС в Форин офисе.
Стеклянные двери, за которыми расположился розовый сад, были плотно закрыты и только жужжание кондиционера нарушало молчание в Овальном кабинете Белого дома. Прекрасные июньские дни давно миновали, а жаркая духота вашингтонского августа совершенно исключала всякую возможность открыть двери или окна.
Вокруг фасада здания, выходящего на Пенсильвания авеню, сгрудились толпы разопревших на жаре туристов, восхищенных видом знакомого фронтона Белого дома – всеми его колоннами, флагами и искривленной подъездной дорожкой, другие терпеливо стояли в очереди на экскурсию по этой самой главной из всех американских святынь. Но никому из них не удалось бы проникнуть в небольшое западное крыло президентских апартаментов, где уединился президент Мэтьюз со своими советниками.
Перед его столом сидели Станислав Поклевский и Роберт Бенсон. К ним присоединились государственный секретарь Дэвид Лоуренс – бостонский юрист и столп истеблишмента восточного побережья.
Президент Мэтьюз закрыл защелку на лежавшей перед ним папке. К этому времени он уже не раз успел перечитать первую стенограмму заседания Политбюро, переведенную на английский язык; сейчас же он только что закончил читать результаты оценки его экспертами этой стенограммы.
– Боб, ваша оценка их нехватки в тридцать миллионов тонн была удивительно близка к действительности, – сказал он. – А теперь представляется, что им не хватит от пятидесяти до пятидесяти пяти миллионов этой осенью. И у вас нет никаких сомнений, что эта стенограмма поступила прямо изнутри Политбюро?
– Господин президент, мы проверили запись всеми возможными способами. Голоса – подлинные, следы избыточной дозы линдана в корнях пшеницы – подлинные, разгон в министерстве сельского хозяйства у Советов действительно имел место. Мы полагаем, что не может быть достаточных оснований сомневаться в том, что на магнитофонной записи действительно заседание Политбюро.
– Надо будет воспользоваться этим должным образом, – протянул президент. – Мы не должны допустить никакого просчета в этом деле. Никогда прежде у нас не было подобной возможности.
– Господин президент, – вмешался Поклевский, – это означает, что Советы ожидают не просто серьезные нехватки, как мы предполагали в то время, когда в прошлом месяце вы задействовали закон Шэннона. Их ожидает голод.