Местом встречи Дрейку было назначено небольшое кафе, расположившееся в припортовой зоне на одной из старинных, мощенных булыжником улочек, недалеко от памятника Пушкину, где от доков местность резко повышается к основной части города. Он нашел его через тридцать минут блуждания по улицам, перед этим он избавился от своих приятелей-матросов под предлогом того, что ему необходимо встретиться с его мифической девушкой. Константин не выразил на это ни малейшего возражения: ему в свою очередь надо было встретиться со своими друзьями из теневой экономики, чтобы договориться о поставке рюкзака, набитого хлопчатобумажными джинсами.
Сразу после полудня в кафе пришел Лев Мишкин. Он вел себя очень осторожно, сел за отдельный столик, ничем не показав, что узнал Дрейка. После того, как он закончил пить свой кофе, он поднялся и вышел из кафе. Немного погодя Дрейк последовал за ним. Только после того, как они дошли до широкого Приморского бульвара, он дал Дрейку возможность нагнать себя. Они переговаривались, не замедляя шага.
Дрейк согласился с тем, чтобы в этот же вечер совершить первую ходку: он засунет пистолеты за пояс, а усилитель изображения – в спортивную сумку с двумя звенящими при соприкосновении друг с другом бутылками виски. В это же время через таможню будет проходить много членов команд с других западных судов, чтобы провести вечерок в припортовых барах. Он наденет другую дубленку, чтобы прикрыть пистолеты, засунутые за пояс, а поскольку вечером довольно прохладно, застегнутая на все пуговицы дубленка не привлечет внимания. Мишкин и его друг Давид Лазарев должны будут встретить Дрейка в темноте возле памятника Пушкину, где и заберут снаряжение.
Сразу же после восьми часов в этот вечер Дрейк вынес первую партию снаряжения. Он приветственно помахал таможеннику, который помахал в ответ и прокричал что-то своему коллеге, сидевшему на паспортном контроле. Служащий иммиграционного управления протянул ему береговой пропуск в обмен на его паспорт и движением подбородка указал на открытую дверь в город Одесса, которой Дрейк и воспользовался. Он почти уже дошел до подножия памятника Пушкину и видел гордо поднятую к звездам голову этого писателя, когда из темноты под каштанами, которые заполняют в Одессе все свободные места, появились две фигуры и присоединились к нему.
– Какие-нибудь проблемы? – поинтересовался Лазарев.
– Никаких, – ответил Дрейк.
– Давайте закончим с этим делом, – поторопил Мишкин.
В руках у обоих были портфели, без которых в Советском Союзе, кажется, не обходится никто. В этих портфелях носят не документы, как можно было бы подумать, – они представляют из себя всего лишь мужской вариант сеток, которые носят с собой женщины и которые называются «авоськами». Они получили это название, потому что люди, которые берут их с собой, хранят надежду на то, что наткнутся на стоящий потребительский товар и купят его до того, как его успеют продать или сформируется очередь. Мишкин забрал усилитель изображения и засунул его в больший по размеру портфель, Лазарев взял себе оба пистолета, запасные обоймы и коробки с патронами для винтовки и засунул все это в свой портфель.
– Мы отходим завтра вечером, – сообщил Дрейк. – Мне придется принести винтовку завтра утром.
– Черт, – вырвалось у Мишкина, – в дневное время… Давид, ты лучше знаешь район порта. Где мы проделаем это?
Лазарев подумал немного и, наконец, сказал:
– Есть один проулок между двумя мастерскими для ремонта портовых кранов.
Он дал описание окрашенным в тусклые цвета мастерским, расположенным недалеко от порта.
– Это – короткий, узкий переулок. Одним концом он выходит к морю, другой заканчивается тупиком. Ты должен зайти в проулок со стороны моря ровно в одиннадцать ноль-ноль. Я войду с другой стороны, если там будет кто-то еще, не останавливайся, обойди вокруг мастерской и попытайся вновь. Если же в проулке никого не будет, мы сразу же произведем обмен.
– Как ты пронесешь ее? – спросил Мишкин.
– Обмотаю вокруг дубленки, – заявил Дрейк, – и засуну в мешок, – он очень длинный, в нем почти три фута.
– Давайте разбегаться, – предложил Лазарев, – кто-то идет сюда.
Когда Дрейк возвратился на «Санандрию», знакомый таможенник успел смениться, и его обыскали. У него ничего не было. На следующее утро он попросил капитана Таноса об еще одном увольнении на берег под тем предлогом, что он хочет как можно дольше побыть со своей невестой. Танос освободил его от дежурства на палубе и позволил сойти на берег. В таможне наступил момент, когда все повисло на волоске, – его попросили вывернуть карманы. Положив свой мешок на пол, он подчинился: из кармана выпало четыре десятидолларовых бумажки. Таможенник, который, казалось, был не в настроении, предостерегающе помахал Дрейку указательным пальцем и конфисковал доллары. На мешок он даже не взглянул. Дубленки, по всей видимости, считались нормальной контрабандой, доллары же – нет.
В проулке никого не было, кроме Лазарева и Мишкина, двигающихся с одной стороны, и Дрейка, приближающегося к ним с другой. Мишкин внимательно смотрел за спину Дрейку в сторону моря, где был вход в проулок. Когда они поравнялись, он сказал: «Давай», – и Дрейк взгромоздил мешок на плечо Лазарева. Не останавливаясь, он пошел мимо, произнеся на прощание:
– Удачи. Встретимся в Израиле.
Сэр Найджел Ирвин сохранял членство в трех клубах в лондонском Уэст-Энде, но для встречи и обеда с Барри Ферндэйлом и Адамом Монро он предпочел «Брукс». По установившейся давным-давно традиции серьезные дела, предстоявшие им в этот вечер, не обсуждались, пока они не вышли из обеденного зала и не удалились в другую комнату, где им подали кофе, портвейн и сигары.
Сэр Найджел предварительно побеспокоился, чтобы метрдотель зарезервировал для него любимый уголок возле окон, выходящих на Сент-Джеймс стрит, и когда они направились туда, их уже поджидали четыре глубоких кожаных клубных кресла. Монро предпочел заказать бренди и воду, в то время как Ферндэйл и сэр Найджел – графин отборного портвейна, которым славился этот клуб, его поставили на столике между собой. Пока зажигались сигары и отхлебывался кофе, царило ничем не нарушаемое молчание. Со стен на них смотрели картины кисти «дилетантов»: группа прохаживающихся по городу людей восемнадцатого века.
– А теперь, дорогой Адам, что же за проблема? – спросил наконец сэр Найджел.
Монро бросил взгляд на ближайший столик, где о чем-то тихо беседовали два высокопоставленных государственных служащих. Если у них уши на месте, они вполне в состоянии подслушать их разговор. Сэр Найджел перехватил его взгляд.
– Если только мы не станем кричать, – спокойно произнес он, – никто нас не услышит. Джентльмены не слушают разговоры других джентльменов.
Монро обдумал это.
– Мы-то слушаем, – заметил он.
– Мы – другое дело, – вмешался Ферндэйл, – это – наша работа.
– Хорошо, – сказал Монро, – я хочу вывезти «Соловья».
Сэр Найджел внимательно начал изучать кончик своей сигары.
– Вот как, – протянул он, – и есть какая-нибудь особая причина?
– Частично из-за напряжения, – ответил Монро. – Первая пленка, которую мы получили в июле, – ее пришлось украсть и заменить пустой. Это могут обнаружить, поэтому это постоянно камнем висит на душе у «Соловья». Во-вторых, возрастает опасность обнаружения. Добывание каждой следующей стенограммы заседаний Политбюро увеличивает ее. Мы теперь знаем, что Максим Рудин борется за свое политическое выживание и какими будут его преемники, если он уйдет со своего поста. Если «Соловей» проявит небрежность – да даже ему просто не повезет, – его могут схватить.
– Адам, это один из рисков, который связан с переходом на другую сторону, – отпарировал Ферндэйл. – Наша работа связана с ним. Пеньковского тоже поймали.
– В этом-то и дело, – настаивал Монро. – Пеньковский успел передать почти все, что мог. Кубинский ракетный кризис закончился. Русские ничего не могли поделать с тем уроном, который им нанес Пеньковский.