Незадолго до полудня открыли шлюзы, после чего воды западной части Тихого океана с ревом стали поступать в помещение.
В кабинете президента состоялся официальный обед, но сразу же после его окончания Тор Ларсен возвратился в док. К нему присоединился его первый помощник, Стиг Лундквист, и главный инженер, Бьерн Эриксон, оба – уроженцы Швеции.
– Да, это действительно что-то, – протянул Лундквист, по мере того, как вода поднималась вдоль бортов судна.
Незадолго до захода солнца «Фрея» простонала, словно пробуждающийся гигант, – подвинулась на дюйм, затем вновь простонала и, наконец, освободившись от своих подводных опор, закачалась на волнах. Собравшиеся вокруг дока 4000 японских рабочих нарушили свое напряженное молчание, разразившись бурными криками радости. В воздух полетело множество белых шлемов, к ним присоединились несколько европейцев из скандинавских стран, хлопая друг друга по спинам. Под ними гигант терпеливо ждал, зная, что теперь в свое время придет и его очередь.
На следующий день его отбуксировали из дока в специальную гавань, где еще в течение трех месяцев над ним должны были работать вновь тысячи маленьких фигурок, подготавливая корабль к выходу в море.
Сэр Найджел прочитал последние строчки стенограммы, посланной «Соловьем», закрыл папку и откинулся на спинку стула.
– Ну, Барри, что ты об этом думаешь?
Барри Ферндэйл провел большую часть своей сознательной жизни, изучая Советский Союз, его хозяев и структуру власти. Он в очередной раз подышал на стекла своих очков и протер их в последний раз.
– Это еще один удар, который надо будет пережить Рудину, – наконец сказал он. – Иваненко был одним из его ближайших соратников. Причем, исключительно умным. После того, как его поместили в госпиталь, Рудин потерял одного из самых способных своих советников.
– Иваненко сохранит свой голос в Политбюро? – спросил сэр Найджел.
– Может быть, он сможет попросить учесть его голос, если это потребуется, – ответил Ферндэйл, – но даже не в этом дело. Даже при равенстве голосов, скажем шесть на шесть, по какому-нибудь важному политическому вопросу на уровне Политбюро голос председателя имеет решающее значение. Опасность в том, что один или два из колеблющихся могут встать на другую сторону. Живой и здоровый Иваненко вызывал жуткий страх, даже на столь высоком уровне. Когда Иваненко находится с кислородной маской на лице – это совсем другое дело.
Сэр Найджел протянул папку через стол Ферндэйлу.
– Барри, отправляйся с этим в Вашингтон. Само собой разумеется, под предлогом обычного визита вежливости. Но постарайся пообедать наедине с Беном Каном и сравни ваши впечатления. Черт побери, в этом деле все, похоже, висит на волоске.
– Нам представляется, Бен, – заявил спустя два дня Ферндэйл после обеда у Кана в доме последнего в Джорджтауне, – что Максим Рудин висит на волоске перед лицом на пятьдесят процентов враждебного по отношению к нему Политбюро, и этот волосок все утончается.
Заместитель директора ЦРУ по разведке протянул ноги к горевшему в камине из красного кирпича бревну и посмотрел на бокал бренди, который вертел в руках.
– Не могу с тобой не согласиться по этому поводу, Барри, – осторожно сказал он.
– Мы придерживаемся того мнения, что если Рудину не удастся убедить Политбюро продолжать политику уступок, которую он проводит по отношению к вам в Каслтауне, он падет. В этом случае вопрос о его преемнике будет решаться всем Центральным Комитетом. А там, увы, Ефрем Вишняев пользуется значительным влиянием и у него много друзей.
– Справедливо, – согласился Кан. – Но это же можно сказать и о Василии Петрове. Может быть, даже в большей степени, чем о Вишняеве.
– Без сомнения, – присоединился к его мнению Ферндэйл, – и Петров бы обеспечил место преемника себе, если бы за ним была поддержка Рудина, который вышел бы на пенсию в положенное время и на его условиях, а также его бы подпирал Иваненко, чье КГБ смогло бы противодействовать влиянию маршала Керенского в Красной Армии.
Кан широко улыбнулся и заметил своему гостю:
– Ты передвигаешь вперед много пешек, Барри. Какой гамбит ты разыгрываешь?
– Всего лишь пытаюсь сравнить наши впечатления, – ответил Ферндэйл.
– Хорошо, значит ты всего лишь пытаешься сравнить наши впечатления. По правде говоря, мы в Лэнгли придерживаемся во многом аналогичного мнения. Дэвид Лоуренс в госдепе также согласен с нами. С другой стороны, Стан Поклевский хочет держаться с Советами в Каслтауне жесткой линии. Президент – где-то посередине, как обычно.
– Но Каслтаун имеет для него ведь важное значение? – предположил Ферндэйл.
– Не то слово. В следующем году будет последний год его правления. Через тринадцать месяцев у нас будет новый президент. Билл Мэтьюз хотел бы уйти достойно, оставив после себя всесторонний договор по ограничению вооружений.
– Мы вообще-то полагали…
– Ага, – перебил его Кан, – мне кажется, ты собираешься продвинуть вперед своего слона.
Ферндэйл улыбнулся подобному сравнению генерального директора его службы.
– …что Каслтаунские переговоры наверняка будут прерваны, если Рудин будет свергнут сейчас. А также, что он мог бы воспользоваться какими-то результатами в Каслтауне – с вашей стороны, чтобы убедить колеблющихся в своем лагере: он добивается дела, и он именно тот человек, которого следует поддерживать.
– Значит, уступки? – спросил Кан. – На прошлой неделе мы сделали окончательный анализ урожая зерна у Советов: они загнаны в угол. По крайней мере, так выражается Поклевский.
– И он прав, – сказал Ферндэйл. – Но только в этом углу скоро начнут рушиться стены, а снаружи поджидает дорогой товарищ Вишняев со своим военным планом. Мы-то прекрасно знаем, к чему это может привести.
– Я тебя понял, – задумчиво промолвил Кан. – Честно говоря, прочитав все сообщения «Соловья», я во многом пришел к таким же выводам. Сейчас у меня готовится одна бумага, предназначенная только для президента. На следующей неделе, когда он и Бенсон встретятся с Лоуренсом и Поклевским, она будет у него.
– Эти цифры, – спросил президент Мэтьюз, – они что, показывают полный урожай зерна, который Советы убрали в прошлом месяце в закрома?
Он бросил взгляд на четырех человек, сидевших перед его столом. В дальнем углу в камине потрескивало горящее полено, добавляя последний видимый мазок к и без того теплой атмосфере, обеспечиваемой центральным отоплением. За выходящими на юг пуленепробиваемыми стеклами газоны были покрыты первой ноябрьской утренней изморосью. Будучи выходцем с Юга, президент Уильям Мэтьюз обожал тепло.
Роберт Бенсон и доктор Майрон Флетчер одновременно утвердительно кивнули. Дэвид Лоуренс и Станислав Поклевский продолжали внимательно изучать доклад.
– Для того, чтобы получить эти цифры, мы задействовали все наши источники информации, после чего все представленные данные были тщательно проверены и скоррелированы, – сообщил Бенсон. – Мы можем допустить ошибку в пять процентов, плюс-минус, но не больше.
– Если судить по сообщению «Соловья», даже Политбюро согласно с нами, – добавил госсекретарь.
– Всего лишь сто миллионов тонн, – размышлял вслух президент. – Этого им хватит до конца марта, да и то если они подтянут пояса.
– К январю они начнут резать скот, – сказал Поклевский. – Им придется пойти в следующем месяце в Каслтауне на небывалые уступки, если они хотят выжить.
Президент отложил в сторону доклад о состоянии зернового хозяйства у Советов и взял в руки меморандум, подготовленный для него Беном Каном и представленный директором ЦРУ. И он, и четверо его советников, которые находились в данный момент в кабинете, уже прочитали этот документ. Бенсон и Лоуренс выразили согласие, мнение доктора Флетчера в данном случае было не нужно, ястреб Поклевский выразил несогласие.