ГЛАВА 33
В Париж я вернулась вовремя: успела проводить свою дочь Елизавету в долгое путешествие, к ее мужу, королю Филиппу Испанскому. Я плакала, прощаясь с ней, потому что представляла, что ее ожидает: одиночество среди иностранцев, муки постижения чужого языка. Пока ее экипаж был в дороге, я отправила ей первое письмо, чтобы дочери не пришлось долго ждать весточки из дома.
Во время моего отсутствия Карл де Гиз и кардинал Лотарингский приводили в порядок финансы Франции. Это было необходимо — страна почти обанкротилась, и кардинал, надменный дурак, придумал решение: отказ в выплате довольствия французским солдатам, пришедшим с войны. Это, в сочетании с энергичным преследованием протестантов, навлекло на него и его брата презрение простых людей.
Лидеры протестантов организовали заговор с целью свержения де Гизов и выдвижения на их место Антуана де Бурбона. У кардинала перекосилось лицо, когда он мне об этом докладывал.
— Эти чертовы гугеноты не успокоятся, пока не уничтожат саму корону, — заключил он.
Хуже всего было то, что, пока меня не было, пошатнулось здоровье Франциска. У молодого короля постоянно болело ухо, из него исходило зловоние. Щеки покрылись прыщами. Я в ужасе призвала докторов и согласилась, что мальчику необходимо выехать из удушающей городской жары в замок Блуа.
Мы сели в карету. Франциску было так плохо, что он положил голову мне на колени и жалобно стонал всю дорогу. Трижды мы останавливались. Франциск высовывался из кареты, его рвало.
Когда мы прибыли на место, Гизы отнесли Франциска в кровать. Я послала за врачами, а сама осталась возле постели больного сына рядом с Марией. Она по-прежнему была в белом траурном королевском платье. Величавая манера оставила ее, передо мной была испуганная юная женщина. Любовь к молодому супругу оказалась не совсем поддельной. Мария держала вялую руку Франциска и шепотом подбадривала мужа. Ему исполнилось пятнадцать лет — возраст, в котором его отец уже был мужчиной, — но тело, простертое на постели, было тельцем ребенка, худенького и узкоплечего. На лице моего сына не было и намека на щетину.
— Франциск, — позвала Мария. — Поговори со мной, пожалуйста…
Он едва приоткрыл глаза и, заикаясь, произнес:
— Н-не з-заставляй м-меня. Больно…
В комнату вошли Карл и Эдуард. Они во все глаза смотрели на старшего брата.
Вспыльчивый Карл, с младенчества страдающий от кашля, повернулся ко мне и спросил громко и бессердечно:
— Он что, умрет? И тогда королем стану я?
У Франсуа задрожали веки. Мария отпустила руку мужа и, перегнувшись через меня, хлопнула Карла по пухлой детской щеке.
— Ужасный мальчишка! — воскликнула она. — Как можно говорить такие вещи?!
Лицо Карла исказилось от гнева.
— Во всем виноват Эдуард! — закричал он, глядя на младшего брата. — Это он подучил меня так сказать.
У Эдуарда было все то, чего не было у Карла: Эдуард был красив, умен, высок и обаятелен. Карл набросился на брата, искавшего защиты у меня на руках.
— Это ты желаешь смерти Франциску. И мне тоже. Когда мы оба умрем, ты все получишь.
— Это неправда, — прошептал Эдуард и тихо заплакал. — Франциск, прости его…
Я передала мальчиков гувернантке и строго наказала не появляться у постели больного, пока я за ними не пошлю.
Мы с Марией провели возле Франциска весь день и ночь. Крепко держали его, пока врач вливал ему в ухо теплое лавандовое масло. Франциск дергался и жалобно хныкал.
Через несколько часов он уселся и заорал. Из больного уха потекла желтая зловонная жидкость. Мы с Марией были в ужасе, но врач остался доволен. Свищ прорвался. Если пациент окрепнет, то перенесет инфекцию.
Боль ослабла, и Франциск наконец уснул. А я реализовала совет врача: отправилась в кровать и погрузилась в сон.
Мне снилось, что передо мной истоптанная копытами арена у замка Турнель. Поначалу мне казалось, что там нет ни дворца, ни трибун, ни зрителей, никого, только я и черная неподвижная фигура человека возле моих ног. Голая земля протянулась до горизонта.
Генрих умирал, я его не звала, не задавала вопрос, чем помочь. На этот раз я знала, что ничего не могу для него сделать. Могу только слушать, как он шепчет «Катрин», и смотреть, как жизнь покидает его.
Когда он испустил последний вздох, из раненого глаза хлынула кровь и закапала на землю. Он растекалась все больше, пока не покрыла поле. Я видела тысячу отдельных кровавых ручейков.
В каждом ручейке появлялся агонизирующий человек. Это были смертельно раненные солдаты, их становилось все больше. Стоны становились громче, пока не обратились в сплошной рев. Я сжала ладонями виски, стараясь унять шум в голове.